Вирсавия - [17]

Много позже сын Вирсавии, один из сыновей ее, Сын, спросит: Нафан? а чем он занят? каково его дело? какова задача?

И она ответит, по обыкновению своему, просто, ясно, прямодушно и по-детски:

Должно ему с покорностию уступать восторгу, повергаться в восхищение, вновь и вновь препоручать себя Господу, идти, забывши о себе самом.

И при этом танцевать, шататься и падать, срывать с себя одежду и бросаться на землю, да, он поистине обрезан, лежать в беспамятстве, открывая тем присутствие Божие, являть окружающим святость и неисповедимые, могучие силы Божии, непрестанно преисполняться духом Божиим.

Все это делает над ним Дух, сам Нафан не делает ничего, он только позволяет делать это над собою, предоставляет себя в распоряжение, Дух — это не сам Бог, но сила или сущность, какую Бог на него насылает.

Еще должно ему говорить временами от своего, Нафанова, имени, а временами от имени Бога, и, когда говорит он от имени Божия, он как писец, он лишь запечатлевает губами своими и языком те слова, которые ему внушаются, он слов не выбирает, только повторяет их и делает зримыми либо внятными.

И должно ему играть на маленьких литаврах из телячьей кожи и меди, до крови раздирать грудь свою трехгранным каменным ножом, перелетать по воздуху, будучи брошенным как бы пращою Духа Божия.

Вправду перелетать?

Да, вправду.

До того как вы родились, до того как родился ты, в ту пору, когда я носила под сердцем первенца моего, случилось, что однажды Нафан очень разгневался, не мог он стерпеть, что отец ваш царь даровал мне звание царицы; царицы бывают только у язычников, сказал он, и гнев, соединившийся с Духом Божиим, гнев, распаленный огнем Духа Божия, как бы пращою бросил его по воздуху на два дневных перехода к западу, почти к самому морю, он летел будто огромная птица и возвратился только через три дня, пешком, оборванный и жалкий, изголодавшийся, мучимый жаждою, удрученный. Но избавленный от гнева своего.

Ах, дитя мое, если бы ты видел его!

И вот еще что его задача — благословлять либо проклинать все, что надобно благословить либо проклясть.

И от восхода солнца до заката стоять, прикрывши рот ладонью и оборотившись лицом к стене, дабы затем, в сумерки, толковать сны, предсказывать погоду или указывать места, где пропали или были потеряны какие-либо вещи или же люди.

Бросать жребии, чтобы узнать правду, ведь правда — воля Божия.

Указывать дорогу к убежавшим верблюдам, ослам и овечьим стадам. Дарить утешение тем, кто лишился верблюдов, ослов или овечьих стад.

Знать все и сообщать другим малую толику этого знания.

Призывать с неба огонь, когда есть в огне надобность.

В крайней нужде пробуждать к жизни мертвых.

Мертвых?

Да, поистине мертвых.

Из преисподней?

Да. Из преисподней.

Однажды умер во храме один из мальчиков, такой же годами, как ты сейчас, Сын мой, мальчик этот хранил священную золотую змейку, которой очищают и освящают царское вино, и никто не знал, где спрятана змейка, мы все без устали и в испуге искали ее, и целых два дня царь не осмеливался пить вино, мальчик унес знание о тайнике с собою в преисподнюю, к мертвым, Нафан тоже тщетно искал змейку, а потом пробудил мальчика от смерти, ибо другого способа не было, звали мальчика Садок сын Адиила, и, воротясь из преисподней, он рассказал, где спрятана змейка.

И где же она была спрятана?

Она была зарыта под порогом одного из амбаров, и никто не мог понять, зачем он спрятал ее именно там, а потом Нафан снова отпустил его к мертвым, в преисподнюю.

Вот так много знала Вирсавия о Нафане, пророке, так много знала она уже спустя несколько лет, а быть может, знала и еще больше, но не хотела говорить, ведь Нафан тоже был близок ее сердцу.

Без пророка царь несовершенен, пророк ведет к нему луч правды, которая его совершенствует.

Давид, стало быть, имел Нафана. Нафан был инструментом, преисполненным Духа, духовым инструментом Господа.

Когда Вирсавия поселилась в доме Давидовом, когда прошло несколько месяцев и все уже видели, что носит она под сердцем царское дитя — сказать по правде, она и не скрывала этого, наоборот, подпоясывала одежду под грудью шитой жемчугом лентой, чтобы видно было выступающий живот, — тогда-то Нафан пришел к царю и сказал:

В одном городе были две женщины, одна богатая, а другая бедная. У богатой было очень много мелкого и крупного скота, который пасся в Ефремовых горах и на равнине Гауранской, были у нее и козы, и верблюды, и овцы, и ослы в изобилии.

А у бедной ничего, кроме одной овечки, из тех, что отвергнуты священниками, слишком она была маленькая для жертвы, и женщина взяла ее к себе, и умащала целебными мазями, и клала мед ей на язык, и давала сосать грудь свою.

Да, овечка стала ей как дочь, ночью спала у нее на груди, днем же, мемекая, ходила подле нее, уткнувшись головой в правое ее бедро, и вот выросла овечка и стала самой красивой, и самой жизнерадостной, и самой привлекательной во всей долине Иорданской.

И они очень любили друг друга, овечка и эта женщина.

И пришел к богатой женщине странник, был это разбойник и убийца, которого мучили тяжкие грехи, и потребовал он от богатой женщины овцу, чтобы принести ее в жертву греха.