Виновный - [63]

Дэниел затаил дыхание.

— Она была еще в сознании… то забывалась, то приходила в себя. Травмы были смертельные, и она очень страдала. Минни просто не могла с этим справиться. Она держала ее за руку, а малышка спрашивала: «Мамочка, я умираю?» И, Бог свидетель, она так боролась за жизнь, изо всех сил. Минни вдруг стала такой спокойной. Я помню, как она шептала Делии: «Все хорошо, дружок, ты все равно останешься моим ангелом…»

Херриет начала тихо всхлипывать. Дэниел встал и включил в коридоре свет. Внезапная вспышка ударила по глазам, он прикрыл их ладонью и снова нажал на выключатель.

— Минни винила себя, потому что была за рулем, когда это случилось?

— Она была за рулем… но не только поэтому. — Херриет высморкалась. — В тот вечер Делия была на празднике, вот как. У ее подружки был день рождения, и Минни поехала забрать дочь. Одна из девочек тоже захотела домой, и Минни предложила захватить ее с собой, чтобы отцу не пришлось за ней ехать, вот так… Боже правый, я все помню, словно это было вчера. Минни говорила, что на Делии было ее лучшее платьице, в маленьких ромашках, и что она была в нем такой хорошенькой. У нее был с собой кусок торта с праздника в голубой салфетке. До сих пор помню, она так и сказала, «в голубой салфетке». Минни, прости ее Господь, усадила Тильди, подружку Делии (я навсегда запомнила ее имя), на переднее сиденье, пристегнула, как положено. Делия села сзади, без ремня, ты же помнишь, как это тогда было, Денни, в семидесятых-то… никакой безопасности. Ее даже еще не изобрели… Минни рассказывала мне, что малышка пела ей в ухо, — Делии всегда нравилось петь в машине. Она положила локотки на спинки передних сидений, ну, ты знаешь, как дети это делают или когда-то делали, неважно, и Минни сказала ей сесть правильно, но тут… все и случилось.

— Что случилось?

Дэниел прикусил большой палец.

Херриет снова расплакалась:

— Их занесло. Дорога была мокрой, понимаешь? Прошел такой сильный дождь, и на этих чертовых проселочных дорогах было так скользко. Минни говорила, что Делия не издала ни звука, даже когда… ударилась о ветровое стекло… Боже мой! Мне очень жаль, Денни, но я не могу сейчас об этом.

Херриет рыдала в голос. Он слышал, как она судорожно втягивает воздух.

— Я просто хотела извиниться за то, что тогда сказала.

— Мне очень жаль, что я вас расстроил. — У него сдавило грудь. — Спасибо, что перезвонили.

— Она тебя очень любила, знай это. — Херриет шмыгнула носом. — Она гордилась тобой. Я рада, что ты приехал на похороны. Ей бы хотелось, чтобы ты там был.

Дэниел повесил трубку. В квартире было холодно. У него болело горло. Он пошел в гостиную, тоже погрузившуюся во мрак. Фотография, которую Минни ему оставила, черной аппликацией выделялась на фоне белой каминной полки. Не зажигая свет и не беря фото в руки, он все равно видел ее лицо. Это был конец шестидесятых — начало семидесятых: краски казались ярче, радостнее, чем в реальности, будто отретушированные, выхваченные из воображения, а не из жизни. Минни была в короткой юбке, на носу Нормана красовались очки в темной роговой оправе. Девочка тоже была как ненастоящая: фарфоровые щечки, белые жемчужные зубки. Совсем как Бен Стокс: украдена у жизни, не успев утратить совершенства.

Дэниел пошел в темноте на кухню и открыл холодильник, чтобы взять пиво. Хлынувший оттуда свет был почти оскорбителен. Дэниела бил озноб, и от ледяного стекла руки покрылись гусиной кожей. Он прикусил губу и большим глотком отпил половину бутылки, а потом тяжело стукнул донышком о кухонный стол.

Хотя Дэниел дрожал от холода, его глаза горели. Он приложил к губам тыльную сторону ладони, не понимая, что с ним, а по щекам полились горячие слезы. Он так давно не плакал. Уткнувшись в согнутый локоть, он вспомнил, какой уютной была полнота Минни, обернутая грубой шерстью кофты. Он выругался и прикусил губу, но темнота прощала все, простила и это.

20

Пришла весна. Воздух был пронизан запахом навоза и отважно набухших почек. Дэниел хлюпал резиновыми сапогами по грязи заднего двора — кормил Гектора с курами. Дверь курятника сорвалась с петли, в проволочной сетке появились дыры. Встав на колени в грязь, Дэниел починил сетку и прикрутил на место замок. На ферме по соседству лисы загрызли несколько кур. А птицы Минни отделались легким испугом, только раскудахтались и захлопали крыльями посреди ночи, но она вышла с Блицем и отпугнула лису.

Была половина седьмого утра, и за работой живот у Дэниела урчал от голода. Воздух еще не прогрелся, и руки до манжет порозовели на холоде. Он снова вырастал из одежды, и рукава рубашек становились все короче. Минни пообещала в конце месяца купить ему новые, вместе с футбольной формой. Теперь он был бомбардиром школьной команды. Но сегодня была суббота, и их ждал рынок.

Дэниел видел Минни за окном — как она наливает чайник и варит овсянку. По утрам ее седые волосы свисали как попало, прихваченные по бокам черепаховыми заколками. Она скручивала их на макушке только после того, как переодевалась в дневную одежду. У матери Дэниела волосы были темно-русыми, и она их коротко стригла и обесцвечивала. Высыпав последние объедки в куриный загон, Дэниел вспомнил ощущение ее волос на своих пальцах. Они были тонкие и мягкие, не похожие на тяжелые кудри Минни.