Виновата любовь - [5]

Цанка жила, занятая детьми и внуками, ловкая и неутомимая в свои сорок лет, точно девушка. Настал конец лету, созрела алыча — мягкая и сладкая, как мед, и в каждом доме достали большие медные котлы. Короткая пора пьянства огнем охватила все село, вспыхивало пламя старой вражды, отваливались болячки старых ран, полумертвые оживали, старики обретали крылья, считая, что жизнь цветет, а вовсе не вянет.

Цанка сварила плодовую ракию, крепкую и чистую, точно слеза, — она драла горло и била в ноги. Одна бутылка — гостинец детям, остальные оставила дома. Пусть будет…

Второго августа сидела на кухне и писала письмо зятю своему, Илии. Месяц назад отправила ему открытку, но жизнь процеживает каплю за каплей хорошее и плохое — домашние вести, все сельские новости, хозяйственные заботы, что было и что будет… Наверху написала: «Святой Илия» — святой этот был домашним покровителем, и она досаждала ему просьбами о здоровье и деньгах, словно старому опекуну, который только дает, а для себя ничего к не просит. Когда трудилась над буквами, чтобы были ровные да понятные, вошел муж. Цанка подала ему обед, а он вдруг налил себе ракии — никогда раньше такого не было. Выпил, что-то пробормотал и надел шапку. Она его проводила и, глядя вслед, подумала: «Хорош, хорош, шея вон какая…» Шея была сильная.

Заканчивая письмо, Цанка прислушалась: ветер, который дул все утро, успокоился, словно в капкан поймался. Ей как-то не по себе стало, страшно и одиноко… Вышла, повертелась, опять шмыгнула в кухню. Вещи, и стулья, и посуда уставились на нее с какой-то затаенной угрозой. Через пять минут прибежал мальчик… Она оглохла от ужаса, и лишь некоторые слова отрывисто метались в ее голове: Тодор сбил старую Гену на перекрестке, умерла, мужа вашего увезли… На газике.

Накинув на плечи пальто, Цанка медленно вышла — с непокрытой головой, в тапочках на босу ногу. Ее шатало, в глазах все крутилось.

Через два дня сорвала она самый красивый цветок в своем саду и пошла в дом бабы Гены — помянуть ее душу и попросить родственников, чтобы не судили строго Тодора. Встретили ее холодно, сноха завыла, запричитала. Сын бабы Гены выпроводил Цанку и назвал ее мужа пьяницей и убийцей.

Она вернулась домой очень испуганная. Баба Гена была слабоумной, домашние устали от нее. Каждый день они звали и искали ее, как заблудшую овцу. Смерть освободила их всех… Но адвокат сказал, что близкие убитой требуют крупную сумму — откуп за пролитую кровь.

— Он был выпивши, — сказал адвокат, — экспертиза показала.

— Да вообще-то он не пьет! Ну, глоток-другой.

— Ладно, хватит об этом инциденте.

Тодора показали по телевидению. Он был одет в чистую рубашку и смотрел прямо в глаза людям, которых он не видел, но которые, он знал, смотрели на него.

— Она бродила по улице, потом пошла к дому, а потом вдруг выскочила прямо перед машиной. Я резко свернул, однако заднее колесо…

— Ее переехало, — сурово закончил человек, который допрашивал.

— Я не виноват, — сказал ему Тодор.

Цанка смотрела на экран, вцепившись в стул. У нее не было сил ни плакать, ни страдать. Чувствовала себя так, будто ее ударили по голове. На следующий день люди здоровались с ней уважительно: Тодор был первым человеком в селе, которого показывали по телевидению.

Присудили четыре года заключения и три тысячи левов штрафа. Цанка увиделась с ним наспех, и ничего важного не сумели они друг другу сказать. Вокруг — масса людей, голая комната для коротких свиданий.

— Как молодые?

— Хорошо. Пишут мне.

— Возьми в банке…

— Я уже взяла. Не бойся.

Он вздохнул, посмотрел в окно. Кончался день со своими дорогами и свободной своей жизнью.

— Четыре года — не сорок, — сказала Цанка.

— Да, ты права.

— Я буду приезжать.

— Да это ведь далеко. Зачем транжирить столько денег.

Она пожала плечами — так ведь для того и деньги, чтобы тратить их и помогать, когда надо. Тодор сгорбился, изнемогая от сознания, какие муки доставил жене. Сколько растраченных денег, сколько радости недругам…

— Желают тебе доброго здоровья твои коллеги.

Он скривил губы в улыбке:

— Однако сидят себе дома.

Ему хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, да не умел он рассказывать о своих чувствах и о том, что они значат друг для друга. Еще важнее — как быть друг без друга. Он стиснул руки и промолчал.

И начались хождения по судам. Цанка осунулась, стала похожа на больную собаку. Бродила по дому как тень, потом садилась и мучительно вспоминала, зачем вошла, что ищет. Одного жареного яйца хватало ей на целый день, а воды пила много, точно в лихорадке.

Как-то получила письмо от двоюродной сестры, которую успела позабыть. Та писала, что слышала, будто в тамошнюю тюрьму привезли человека из их села. Всплеснула руками, схватилась за голову, когда узнала, что это ее родственник. «Говорят, он много пережил, а человек разумный, может быть, ему и сократят срок заключения, это часто бывает. Я его буду навещать, потому что муж мой Стамен работает на стройке недалеко от города, он бригадир. Стройка большая, и не видно конца ни строительству, ни количеству строителей». Просидела с письмом на коленях до самой темноты. Ночью у нее созрело решение, и она поднялась до рассвета. С помощью соседей к десяти часам перенесла к автобусу большой чемодан, две корзины и дорожную сумку.