Виннету. Сын вождя - [3]

Жену и детей он потерял в результате какого-то ужасного события. Мистер Генри никогда об этом не рассказывал, но по некоторым его словам я догадался, что его родные стали жертвой кровавого нападения. В этом горе, вероятно, истоки его вечной суровости и нелюдимости. Сам он, скорее всего, просто не замечал резкости своих манер, в душе оставаясь добрым и мягким. Не раз я видел, как у него на глазах выступали слезы во время моих рассказов о родине и соотечественниках, с которыми я всегда был и до сих пор остаюсь связан всей душой.

Почему старик проявил симпатию именно ко мне, чужаку, я долго не мог понять, пока он сам мне не объяснил. С тех пор как я появился в этой немецкой семье, он стал захаживать туда чаще и нередко присутствовал на наших занятиях, по окончании которых мне приходилось уделять ему свободное время. В конце концов он пригласил меня к себе, но я не торопился воспользоваться приглашением, поскольку не хотел злоупотреблять гостеприимством такого человека. Как сейчас помню гневное выражение его лица, когда однажды вечером все же зашел к нему, и тон, которым он меня встретил, не ответив на мое приветствие.

– Куда это вы вчера запропастились, сэр?

– Дома был.

– А позавчера?

– Тоже.

– Что за ерунда?

– Я говорю правду, мистер Генри.

– Хо! Желторотики вроде вас недолго прячутся в гнездышке. Они всюду суют свой нос, но только не туда, куда надо!

– И куда же мне надо было его сунуть, позвольте спросить?

– Сюда, ко мне, понятно? Я давно уже собирался задать вам пару вопросов.

– Так почему не задали?

– Потому, что не хотел.

– А когда захотите?

– Может, сегодня.

– Так спрашивайте смелее! – нетерпеливо произнес я, усаживаясь на верстак, у которого он работал.

Мистер Генри удивленно посмотрел на меня, с сомнением покачал головой и ответил:

– «Смелее»? Может, мне и в самом деле спросить разрешения у такого гринхорна?!

Чувствуя себя оскорбленным, я наморщил лоб.

– Будем считать, мистер Генри, что это слово сорвалось у вас с языка случайно!

– Да что вы себе воображаете, сэр? Говорил я вполне обдуманно. Вы – настоящий гринхорн да еще какой! Содержание прочитанных книг вы, похоже, действительно крепко усвоили. Не перестаю удивляться, сколько всего вы на родине сумели изучить! Молодой человек точно знает, как далеки от нас звезды, что там писал на камнях Навуходоносор[5] и сколько весит невидимый нами воздух! Зная все это, он воображает, что шибко умен! Но понюхайте жизни, лет эдак с полсотни, только тогда – и то не наверняка – вы постигнете истинную мудрость! Все ваши знания до сего момента, в сущности, просто ничто. А то, на что вы способны, – еще меньше! Вы даже стрелять-то не умеете!

Сказал это он в высшей степени презрительным тоном, да еще с такой уверенностью, будто успел уже убедиться в этом.

– Не умею стрелять? Хм… – ответил я не без улыбки. – Это и есть тот вопрос, что вы хотели мне задать?

– Именно! Отвечайте же!

– Дайте мне хорошее ружье, и все увидите сами.

Тут он нехотя отложил в сторону ружейный ствол, в котором делал нарезы, затем поднялся, подошел ближе, смерил меня удивленным взглядом и воскликнул:

– Дать ружье? Да ни за что на свете! Мои ружья попадают в руки только тем, кому я могу доверить свою честь.

– Мои руки как раз подойдут, – возразил я.

Он снова взглянул на меня, в этот раз искоса, потом сел на прежнее место и принялся снова колдовать над ружьем, бурча под нос: «Вот так гринхорн! Его дерзость выведет меня из себя!»

Спорить я не стал, а вытащил сигару и закурил. Около четверти часа мы просто молчали, но дольше мистер Генри не выдержал. Он поднял ружейный ствол против света, внимательно поглядел в него и при этом заметил:

– Стрелять определенно труднее, нежели звезды считать или читать древние надписи, не так ли? Вы когда-нибудь держали ружье в руках?

– Думаю, да.

– А курок спускали?

– Конечно.

– И попадали?

– Еще бы!

Оружейник опустил ствол, снова смерил меня недоверчивым взглядом и спросил:

– Попадать – попадали, но куда?

– В цель, понятно.

– Черт возьми, сэр! Ну и болтун! Да вам и в стену не попасть, будь она хоть двадцать локтей в высоту и пятьдесят в длину! И вы нагло утверждаете совершенно невозможное с таким серьезным, внушающим доверие лицом, что я могу не сдержаться! Я же не мальчишка, которому вы даете уроки! Понятно? И этот гринхорн, книжный червь, вдруг утверждает, что умеет стрелять! Всю жизнь рыться в турецких, арабских и других невесть каких древних книгах – когда же у вас было время стрелять? А ну, снимите со стены вот этот старый флинт[6] и попробуйте-ка взять что-нибудь на мушку. Из него валят медведя – лучшего ружья не найти.

Я уверенно взял в руки ружье и прицелился.

– Эй! – воскликнул мистер Генри, вскочив с места. – Не так! Вы обращаетесь с ним как с тросточкой, а ведь это самое тяжелое ружье из тех, что я знаю. Неужели вы и впрямь обладаете такой силой?

Вместо ответа я, схватив его за полу куртки и ремень, легко приподнял вверх.

– Дьявольщина! – заголосил он. – Пустите меня! Вы сильнее моего Билла!

– Вашего Билла? Кто это?

– Это мой сын, но он… оставим это! В общем, он погиб вместе со всеми… Какой толковый парень вышел бы из него! Вы с ним одного роста, да и фигуры ваши похожи, у вас почти такие же глаза и даже форма рта… впрочем, это вас не касается…