Вилла Рубейн. Остров фарисеев - [5]

Четвертую часть виллы занимал Николас Трефри, который никак не мог привыкнуть к тому, что ему каждый год приходится на время покидать Англию. Он и его молоденькая племянница Кристиан питали друг к другу ту особую привязанность, которая таинственно, как и все в жизни, зарождается между пожилым человеком и совсем юным существом и для обоих кажется целью и смыслом существования, пока в юное сердце не входит новое чувство.

Он давно уже был опасно болен, и врачи настоятельно советовали ему избегать английской зимы. И вот с наступлением каждой весны он появлялся в Боцене, куда полегоньку добирался на собственных лошадях из Итальянской Ривьеры, в которой проводил самые холодные месяцы года. Здесь он обычно оставался до июня, а потом возвращался в свой лондонский клуб, но до этого и дня не проходило, чтобы он не ворчал на иностранцев, на их обычаи, еду, вино и одежду, словно большой добродушный пес. Болезнь его сломила; ему было семьдесят, но выглядел он старше своего возраста. У него был преданный слуга по имени Доминик, уроженец Лугано. Николас Трефри нашел его в одном отеле, где тот работал, как вол, и нанял, предупредив: «Смотри, Доминик! Я и обругать могу!» На это Доминик, смуглый, мрачноватый, но не лишенный чувства юмора, ответил только: «Tres bien, m'sieur!» [9].

III

Гарц и хозяин дома сидели в кожаных креслах. Широкая спина герра Пауля вдавилась в подушку, толстые ноги сложены крест-накрест. Оба курили и украдкой поглядывали друг на друга, как это случается с людьми разного склада, когда знакомство между ними только завязывается. Молодой художник никогда не встречал людей, подобных хозяину дома, и потому не знал, как себя вести, чувствовал себя неловко и терялся. Герр Пауль, наоборот, не испытывал никакого замешательства и лениво размышлял: «Красив… наверно, выходец из народа, никаких манер… О чем с ним говорить?»

Заметив, что Гарц рассматривает фотографию, он сказал:

— А, да! Это была женщина! Таких теперь не найдешь! Она умела танцевать, эта маленькая Корали! Вы видели когда-нибудь такие руки? Сознайтесь, что она красива, hein?

— Она оригинальна, — сказал Гарц. — Красивая фигура!

Герр Пауль пустил клуб дыма.

— Да, — пробормотал он, — сложена она была недурно!

Он уронил (пенсне и поглядывал своими круглыми карими глазами с морщинками у уголков то на гостя, то на свою сигару.

«Он был бы похож на сатира, если бы не был таким чистеньким, — подумал Гарц. — Воткнуть ему в волосы виноградные листья, написать его спящим, со скрещенными руками — вот так!..»

— Когда мне говорят, что человек оригинален, — густым, хрипловатым голосом говорил герр Пауль, — я обычно представляю себе стоптанные башмаки и зонтик самого дикого цвета; я представляю себе, как говорят в Англии, существо «дурного тона», которое то бреется, то ходит небритым, от которого то пахнет резиной, то не пахнет, что совершенно обескураживает!

— Вы не одобряете оригинальности? — спросил Гарц.

— Если это значит поступать и мыслить так, как не поступают и не мыслят люди умные, — то нет.

— А что это за умные люди?

— О дорогой мой, вы ставите меня в туник! Ну… общество, люди знатного происхождения, люди с упроченным положением, люди, не позволяющие себе эксцентричных выходок, словом, люди с репутацией…

Гарц пристально посмотрел на него.

— Люди, которые не имеют смелости обзавестись собственными мыслями; люди, которые даже не имеют смелости пахнуть резиной; люди, у которых нет желаний и которые поэтому тратят все свое время на то, чтобы казаться банальными.

Герр Пауль достал красный шелковый платок и вытер бороду.

— Уверяю вас, дорогой мой, — сказал он, — банальным быть легче, респектабельней быть банальным! Himmel! [10] Так почему же тогда не быть банальным?

— Как любая заурядная личность?

— Certes [11], как любая заурядная личность… как я, par exemple! [12]

Герр Пауль помахал рукой. Когда ему хотелось проявить особый такт, он всегда переходил на французский. Гарц покраснел. Герр Пауль закрепил свою победу.

— Ну, ну! — сказал он. — Оставим в покое моих респектабельных людей! Que diable! Мы же не анархисты.

— Вы уверены? — спросил Гарц.

Герр Пауль покрутил ус.

— Простите, — проговорил он. Но в это время отворилась дверь и послышался рокочущий бас:

— Доброе утро, Пауль. Кто у тебя в гостях?

Гарц увидел на пороге высокого, грузного человека.

— Войдите, — откликнулся герр Пауль. — Разрешите представить вам нового знакомого, художника; герр Гарц, мистер Николас Трефри. Гм-гм! От этих представлений пересыхает в глотке! — И, подойдя к буфету, он налил в три стакана светлое пенящееся пиво.

Мистер Трефри отстранил стакан.

— Это не для меня, — сказал он. — Жаль, но не могу! Мне даже смотреть на него не дают. — И направился к окну, тяжело ступая дрожащими, как и голос, ногами. Там он сел. Его походка чем-то напоминала поступь слона. Он был очень высок (говорили, как обычно по семейной традиции преувеличивая, что еще не было ни одного Трефри ростом ниже шести футов), но теперь ссутулился и раздался вширь. Однако при всей своей внушительности он умел быть незаметным.

На нем была просторная коричневая вельветовая куртка и жилет с широким вырезом, открывавшим тонкую гофрированную манишку и узкий черный галстук; шею обвивала тонкая золотая цепочка, исчезавшая в кармане для часов. Его массивные щеки опадали складками, как у собаки-ищейки. У него были большие, висячие, седые с желтизной усы, которые он имел привычку обсасывать, козлиная бородка и большие дряблые уши. На голове у него была мягкая черная шляпа с большими полями и низкой тульей. Под лохматыми бровями поблескивали добродушно-циничные серые глаза с тяжелыми веками. Молодость он провел весьма бурно, но о деле не забывал и нажил порядочный капитал. В сущности, он, как говорится, жег свечу с обоих концов, однако всегда был готов оказать своим друзьям добрую услугу. У него была страсть к лошадям, и его безрассудный способ править упряжкой стяжал ему прозвище «Сорви-голова Трефри».