Виланд - [31]

Навеки остаться в башне... Нет, Йолла прав! Неизвестно, что заставило прежнего Хранителя вычеркнуть себя из живого и яркого мира — страшная болезнь или нечто иное — Димка не хотел больше думать об этом. Оставить башню Хранителя далеко-далеко — а потом решать прочие вопросы. И я больше не боюсь Кристалла, уверял себя Димка. Я должен научиться пользоваться им — если бы там, на "Скользящем", я сделал всё правильно, мы, наверное, были сейчас все вместе и в безопасности!

— Йолла, — тихо сказал Димка. — Стой возле меня, я попробую...

Кристалл дрогнул в ладонях. В нём на миг будто разошлись облака. Ослепительно белые мосты в пронзительной лазури. И реки, которые текли вверх.

— Куда-нибудь, — подумал Димка. — Где нет опасности, где мне будут рады... куда я по-настоящему хочу. И Йолла...

И он удивился, увидев, как потемнело небо. Ярко, сочно засветилась луна. И вдруг рассыпалась рябью, грянули оглушительные хоры лягушек.

Димка вытянул руку. Ночной воздух приветливо, как добрый пёс, лизнул Димке лицо, откинув волосы со лба. Димка качнулся вперёд... и обмер. Какая-то упругая сила не пускала его. Димка оглянулся. Первый страх — что слуги Хранителя пришли в себя, осознав Димкин замысел, сумели остановить похитителя Кристалла...

Но я не в башне! — понял Димка. И... не знаю, где?! И один! Йолла пропал, темнота, ни луны, ни звуков нет, я даже не чувствую ничего. Стою или лежу? Я даже не знаю, дышу я? Нет? Не слышу, как сердце бьётся...

— Димка! Это я, не пугайся...

— Ой, Альви... Ты здесь... почему? Где ты? Почему так темно?

— Димка, я не могу тебе врать. Любому бы смог. Я... так хотел, чтобы ты пришёл. Я думал, что сумею... Всегда верил в такие сказки... Что, если с кем-то, то можно всё... Одолеть любую силу. Надо было тебе сразу рассказать, а я боялся.

— Альви, что ты говоришь?! Ты скажи...

— Я — Альви, Димка. И я — Оборотень. Я храню лесное волшебство и делаю фонарики из лунного света, я собираю звуки ночного дождя в хрустальные корзиночки и разношу детям, когда им не спится; я знаю все летучие паутинки — какую куда несёт ветер...

Когда ты пришёл и разбудил меня там, в башне, я подумал, что всё получилось. Казалось, тёмный Огонь и вправду замкнут в кольцо. Я верил... и не верил. Димка! Я чувствовал себя свободным, я даже не хотел больше Силы. Я подумал, что я самый счастливый мальчишка на свете, ничего не умеющий, не способный больше на самое малюсенькое волшебство! Я так радовался, что у тебя получается быть волшебником безо всякого Тёмного Огня. Ты будто пришёл из света, из-за тех облаков, которые вдруг расступаются, открывая Бесконечность... Знаешь, когда видишь такое, становится ясно — этого хватит навсегда... Димка! А потом...

* * *

...Вершина Владычицы Снов проступила над облаками, Йолла на минуту замер — она будто плыла навстречу — медленно, легко. Выше неба, больше земли... Едва начался рассвет, её снежные пики засияли оттенками белого, и Йолла с изумлением понял, что он, оказывается, до этих пор ничего не знал о цветах, о том, каким может быть самый первый и главный цвет мира. Золотистые нимбы над серебром искр, дымка молочных туманов и нежно-фиолетовые мантии теней, и розоватые дали востока.

— Смотри, дружок, твоя челюсть прирастёт к земле и пустит корни! Придётся звать садовников, — добродушно ухмыльнулся толстячок в расшитой золотом жилетке. Его тележка с пони укатилась вперёд, прежде чем Йолла двинулся следом. Скоро он догнал человека с тремя медведями на поводках, затем перешёл по мостику ручей, а затем ещё один — и вдруг оказалось — вся долина впереди просто пронизана ручьями. Изящные, воздушные мостики вырастали из тумана тут и там, серебристые, точно сами сделанные из росы и тумана, просто удивительно, как они выдерживали вес тяжёлых повозок...

Воздух был подвижен от голосов и негромкого звона колокольчиков. Иногда Йолле казалось, будто вокруг двигаются настоящие толпы народу — такие же изумлённые путники, как он, и более опытные, обитатели самого Посёлка... Но затем всё менялось. От попутчиков оставалось только эхо, неверное, как туман. Туман рассеивался, гасло эхо, яркие утренние лучи наполняли долину сиянием, бесчисленное множество цветов искрилось от росы, и ручьи текли как-то странно — снизу вверх, свиваясь друг с другом и закипая в небе соцветьями брызг.

Откуда-то появлялись, журча, как эти ручьи, стайки детей с ведёрками, наполняли вёдра водой и убегали, восторженно визжа и вопя, ничуть не заботясь о том, чтобы не расплескать сверкающую свежесть родников.

Снова — на какие-то мгновения — делалось тихо. Набегали, как волны, звуки июньского леса, звон и стрекот, переливчатое, цветное, сумасшедшее пение птиц.

Дорога превращалась в тропинки, тропинки бежали вперёд и назад, выше и ниже — тропинки были всюду — внизу, у Йоллы под ногами, тянулись какие-то террасы, вверх взмывали виадуки и аркады. Кто-то сидел над Йоллиной тропинкой, болтая ногами, ловил рыбу, Йолла видел только его жёлтые, испачканные в глине сандалии и удилище. Поплавок помаячил у самой щеки...

Плыли мягкие облака, пахнущие морозным полднем. Ветер лениво приподнял туман, и Йолла оказался на улице Посёлка. Домики, похожие на песочные куличики, деревья, в которых тоже кто-то жил, верёвочные лестницы в небо и лестницы с перилами под землю, в жутковатые норы, огороженные воткнутыми в землю палочками или уложенными в круг камнями. Шалаши и гнёзда. И даже глухой переулок, затканный паутиной, и пруд с крохотной водяной мельницей.