Виктор Курнатовский - [43]

— Кутайсовщина, — говорил, обращаясь к товарищам, Курнатовский, — не личное изобретение военного генерал-губернатора, а целая система угнетения людей, несогласных с произволом царизма, продуманная во всех деталях русским самодержавием. И хотя Кутайсов привнес в эту систему элементы личного самодурства и злобы, протест должен явиться коллективным выступлением не только против него, а главным образом против царского самодержавия.

Такова была точка зрения большевиков. Участники будущего протеста единодушно с нею согласились. Тут же распределили обязанности: одни должны закупать продовольствие, другие — проволоку, гвозди, третьи — оружие. Решили снова встретиться 17 февраля, чтобы подсчитать накопленные ресурсы и договориться о начале действий.

Два дня прошли в лихорадочной работе: Курнатовский с друзьями составляли шифр для световой сигнализации, ходили с длинным списком по лавкам и лабазам, не забыли и аптеку, где запаслись перевязочными материалами. Делать все это приходилось с величайшей осторожностью, чтобы полиция не обратила внимания на подготовку к протесту. Льва Никифорова, принятого в свое время якутами за большого тойона, освободили от всех организационных дел. Ему, как человеку, хорошо владеющему пером, поручили подготовить текст послания к губернатору. В этом послании перечислялись законные требования ссыльных.

17 февраля собрались в третий и последний раз. Избрали исполнительную комиссию, в которую вошли Кудрин, Теплов, Курнатовский, Костюшко-Валюжанич, Никифоров, Коган… Большинство в ней принадлежало большевикам. Возглавить комиссию предложили Курнатовскому. Но он, ссылаясь на то, что плохо слышит, предложил кандидатуру Кудрина и настоял на своем. Участники, будущего протеста поклялись не отступать и на следующий день начать решительные действия против якутского губернатора, а в его лице — против кутайсовщины и самодержавия.

Ранним морозным утром 18 февраля Курнатовский шагал по Поротовской улице. Он прошел мимо караульного помещения, расположенного по соседству с домом Романова. Стояла тишина. В морозном воздухе лишь отчетливо слышались шаги часового. Приставив ружье к стене, караульный хлопал рукавицами. Согревшись немного, солдат вновь начинал ходить…

С Поротовской улицы, которая вела на Монастырскую, была видна колокольня монастыря, покрытая инеем. К Монастырской улице прошагал городовой. Ничего не подозревая, он не обернулся, не посмотрел в сторону дома Романова.

«Значит, они ничего не знают», — с удовлетворением подумал Виктор Константинович.

Пользуясь тем, что улицы пустынны, Курнатовский решил внимательно изучить район возможного столкновения с полицией и войсками. На противоположной стороне Поротовской, как раз против Романовки, находился дом купца Кондакова, где жили Мария Савельевна Зеликман и жена политического ссыльного Ергина, который находился в то время в одном из улусов. Организаторы протеста были уверены в этих женщинах — именно им поручили передачу световыми сигналами всех важных новостей из города.

На всякий случай обеспечили и другой вид связи. Ергина имела ездовую собаку. Обычно Иголкин важно лежал на крыльце кондаковского дома, но достаточно было кому-нибудь из обитателей дома Романова поманить собаку, показав кусок рыбы, как она срывалась с места и бежала за лакомством. Вот эта собака и должна была переносить записки, спрятанные за ошейник.

Расставаясь 17 февраля с Ергиной и Зеликман, Курнатовский сказал:

— Возможно, мы поднимем над домом красное знамя. Если кого-нибудь из нас убьют, рядом с красным знаменем появится кусок черного крепа. Если среди нас окажутся раненые, слегка приспустим знамя, но на короткий срок, а потом подымем его вновь.

Мария Савельевна, покачав головой, ответила:

— Не желаю вам ни того, ни другого…

А Ергина даже прикрикнула на Курнатовского:

— Я не хочу об этом слышать!

Курнатовский обошел со всех сторон дом Романова, осмотрел высокий забор. Во дворе его внимание привлекли поленницы дров, заготовленные для отопления дома. Критически оглядел он и самый дом. Нижний, полуподвальный этаж занимала семья якута Слепцова.

«Надо будет его предупредить, — подумал Виктор Константинович, — чтобы успел выехать, помочь ему деньгами».

Заскрипела калитка. Во двор вошли Кудрин, Костюшко, Теплов, Наум Коган.

— Значит, ты раньше всех поднялся? — приветствуя Курнатовского, спросил Костюшко.

— Я давно здесь. Пока наших приготовлений, кажется, никто не заметил, — ответил Курнатовский.

— Ну, раз все собрались, пора приниматься за дело, — сказал Павел Федорович Теплов, пензенский землемер, воспитанник известного докучаевского Ново-Александрийского училища.

Николай Николаевич Кудрин, горный техник по образованию (родители его крестьянствовали в Оренбургской губернии), понимающе оглядел лиственничные поленья, лежавшие во дворе, и воскликнул:

— Хороший материал для баррикад!

— Часть дров используем на укрепление, часть — для отопления дома, — заметил Костюшко. — Как только участники протеста соберутся, начнем переносить лесины в дом.

Вскоре появился Никифоров.

— Проспал, а? — встретил его вопросом Теплов. — А еще член исполнительной комиссии…