И поглядела так…
Вот ведь, Вихря, ты мала еще, тебе что? Пузо набить, да в тепло. А ведь как оно в жизни-то бывает? И хороша, и дочка царская — а все не то, все несчастлива.
Так она глянула жалостливо, а потом вдруг очи огнем полыхнули, что жутко стало:
— Смотри, Богдан, добром прошу, ласкою. А не послушаешь — заворожу наговором, опою любовным зельем — все одно возьму! Но потом не сможешь ты ни есть, ни спать, забудешь жену, на детей глядеть не захочешь — лишь меня одну искать будешь и никогда не найдешь.
Ох, и долгая это была ночь, Вихорка! Долгая, сладкая… на рассвете мы из лесу вернулись. Воины наши кто спать полег, а кто последнее доедает-допивает — но нас встретили радостно. А царевна моя красавица и не смутилась даже! Осенними волосами тряхнула:
— Хорош ваш хлеб, гости, а вино — еще лучше. А более всех угодил хозяйке воевода ваш! И потому позволено вам одно чудо. Какого хотите?
Ратники мои опешили, что сказать — не знают. Только Жук опять, дурень, выскочил:
— Слыхал, — говорит, — есть у Лесного Владыки волшебное озеро, кто в его воды войдет — всю судьбу свою узнает: что было, что есть, что вперед предстоит. До самой смерти. Правду ли люди врут, царевна? А если правда — можно ли к тому озеру сходить?
— Есть такое чудо, — ответил один из Воронов, — и отчего ж не сходить? Тут оно, недалече.
А царевна меня в бок кулачком тычет:
— Запрети, — шепчет, — не позволяй! Нельзя никому судьбу свою знать! Разве ж можно жить, когда смерть свою видел? А начнешь бороться, судьбу обманывать — только хуже выйдет. Через это озеро я кукушечьи перья-то надела…
А только не смог я своих сорвиголов остановить. Нечего делать было — сам с ними пошел…
Замолчал Богдан, голову склонил, лицо в ладонях спрятал. Как живые встали перед ним картины прошлого: славная победа над южным княжеством, и смерть всех товарищей. А потом большая беда с северного моря. Война, падшие знамена, горящие города, мор, голод, разорение… И четыре его родных могилы.
— Все видел в том озере, Вихорка, все, как есть! Только рыжей головенки твоей там не было…
Девчонка есть перестала, по-взрослому так на Богдана глянула.
— Спорил ты с судьбой, Богдан-воин?
Посмотрел он на малышку: глаза — лето солнечное, волосы — осенняя листва.
— Спорил, Вихря, ох, спорил! И теперь спорить хочу. Я ведь крепко любил свою Любушку, но и Кукушку лесную по сей день забыть не могу… ты прости меня, доченька, что не признал. Ведь столько лет минуло, а ты — все мала.
Девочка улыбнулась, кудлатой головой кивнула:
— Не зови меня больше Вихрей, батюшка. Зови Ласточкой.
