Видимость - [7]

Путешествие заняло десять минут, и все же это было похоже на переход из одного мира в другой. Южный Кенсингтон и Мейфэр могли быть разными континентами; Лондон может изменить лицо в мгновение ока, улица.

Там, где раньше были грустные мешки, теперь появились люди на десять лет моложе их, поколение, которое не было отправлено воевать и, следовательно, переполненное энергией и энергией; спивы с мягкими плечами и усами-карандашами, которые заговорщически подмигивали, проверяя время на часах Картье и зажигая сигареты позолоченными зажигалками.

Некоторые называли их мошенниками; они сами сказали бы, что времена меняются, и, возможно, как никогда раньше в Британии, гонка была стремительной. Пабы, которые они часто посещали, когда-то были прерогативой домашней прислуги, которая искала эль и домино. Теперь их вытеснили широкие парни и шикарные девушки.

Это была перемена, хорошо; Был ли это прогресс - другой вопрос.

Герберт мечтал выпить на ночь перед закрытием, но один взгляд в окно паба «Честерфилд» заставил его зайти туда. Помещение было заполнено пятью офицерами, большинство из которых он узнал, и большинство из них, несомненно, были пьяны и громко обсуждали вопросы национальной безопасности.

Жестокий режим Five и культура секретности с мрачной неизбежностью способствовали повсеместной культуре чрезмерного употребления алкоголя. «Честерфилд» был почти официальным водоемом, настолько, что в Пятом он был известен как Второй лагерь. Первый лагерь представлял собой клуб «Свинья и глаз» на верхнем этаже штаб-квартиры Five в Леконфилд-хаусе, созданный специально для того, чтобы не было слишком большого количества людей, сбегающих в паб; но прискорбное отсутствие атмосферы в клубе заставило их сбежать.

Это было, как будто Герберту нужно было какое-то напоминание, костюм, призванный защищать королевство.

Он прошел через Шеперд-Маркет, любопытный анклав коридоров, где в более или менее равных количествах выросли пабы, бистро, галереи, антикварные магазины и бордели. Герберт жил в самом сердце рынка

его квартира приобрела в желательности своего местоположения то, чего ей не хватало по размеру - и когда он подошел к входной двери, он увидел сквозь туман, что кто-то стоит на

тротуаре снаружи.

«Ты выглядишь так, как я себя чувствую», - сказал женский голос, когда он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть ее черты. «Я могу чем-нибудь помочь?»

Герберт улыбнулся. Это была Стелла, старейшина пирожных на Шеперд-Маркет, всемирно известная как «Старый работорговец» - имя, наделенное любовью или желчью, в зависимости от того, встречался ли кто-нибудь с ее солнечной стороной или ее темной. Она могла быть проницательно понимающей и горько смешной, но за фасадом сложенные губы и волны тупости в глазах выдавали ее.

Сегодня вечером ее макияж выглядел так, как будто его нанес штукатур. Темные корни пробивались сквозь ее сильно обесцвеченные волосы. Дело явно шло медленно.

Возможно, приличия должны были побудить Герберта вежливо, но твердо дать ей отпор. Материальная слабость заставила его мрачно последовать за ней наверх.

Вне офиса Стелла была ближе всего Герберту к другу; на семь лет старше его, возможно, она была странным образом, в котором старшая сестра отказала единственному ребенку. Она также была, что довольно не впечатляюще, размером его сексуальной жизни.

Эта часть разбирательства, как обычно, завершилась в короткие сроки. Стелла, как обычно, рассказала о старейшей профессии в мире, столкнувшись со вторым по возрасту, и Герберт столь же привычно ответил, что он больше не шпион, и что даже если бы он когда-либо был одним из них, он не мог бы ей сказать. Это была рутина такая же старая и обвисшая, как кровать, на которой они валялись, с явной тусклостью.

Он вытащил из кармана пару фунтовых банкнот и протянул их. Он всегда платил; если он должен был быть у нее в долгу, он хотел, чтобы это было за ее дружеские отношения, а не за ее услуги. Соответственно, она никогда не симулировала экстаз, и он хотел бы, чтобы она это сделала, не больше, чем он ожидал, что бакалейщик передаст свои покупки с пронзительными криками фальшивой рапсодии.

Снова одетая, Стелла погладила Герберта тыльной стороной ладони по щеке.

«Будьте осторожны в своих желаниях», - сказала она.

Это было одно из ее любимых высказываний, и он знал, чем оно закончилось.

«Потому что это может просто случиться, правда?»

«Верно», - сказала она. "И мы бы не хотели этого, не так ли?"

В квартире Герберта было не о чем кричать; небольшая кухонная зона с фарфоровой раковиной, деревянной сливной доской и небольшим шкафом в самой прохладной части кладовой, которая служила лучшей вещью после холодильника. Картины на стене гостиной были простыми, а мебель еще проще; на большинстве изделий был знак «Полезность», предназначенный для молодоженов и тех, чьи дома были разрушены войной. Как они здесь оказались, можно было только догадываться, и Герберт не очень-то хотел пытаться это выяснить. Они пришли с квартирой, вот и все.

Там была одна ванная комната с унитазом высоко на стене и сидячей ванной, в которой было бы тесно для пигмея, и две спальни, обе достаточно маленькие, чтобы односпальные кровати в них выглядели большими. У Герберта была одна комната; его мать Мэри имела планы против другого на том основании, что она была больна и нуждалась в постоянном уходе, но Герберт до сих пор сопротивлялся. Жить с матерью было только для серийных убийц, гомосексуалистов и итальянцев.