Видения Коди - [19]
Великий американский перекресток вроде тех, куда я сейчас пойду, найду на дороге к Коди, с Белой Башней на одном углу, забегаловкой (новой синей миленькой разновидности с женщиной владелицей-официанткой, говорит: «Давай пошли», – полупьяному чудаку) напротив, маленькая битая белая заправка «Мобилгаз» на другом углу (накрытая красным неоненным летящим красноконем, захламленная, белые поребрики изгвазданы, продается машина, вывеска гласит: «Полное обслуживание по сходу-развалу» и «Подтяжка тормозов», продается резина, пользованная, включая один громадный серовыкрашенный протектор от грузовика), уличный ларек с овощами и фруктами на другом (ледяной арбуз, огненно красный, даем пробовать).
Огни светофоров челночат это дикое неугомонное путешествие, машины нетерпеливо толкаются и даже бьются в колдобины возле канализаций, чтоб так и было, грузовые автофургоны, такси, большие грузачи все смешаны с машинами, четырехстороннее смятенье и гнев, а также автобусы, дудят, колесят, скачут мимо, исторгают выхлопы, автобусы рычат, скрежещут, останавливаясь, копясь, нахлынувши, случайные печальные пешеходы совершенно потеряны – дальше перекресток поинтересней? Хотя главным же образом это и есть, грустный белый загородный перекресток, открыто-просторный, оштукатуренный, как зданья на Арапэхоу-стрит в Кодином Денвере, это белизна открытого пространства, которая всегда расположена в точности на полпути между деревней и центром города, поэтому когда въезжаешь в новый город, вечно приходится пересекать снежные перекрестки, подобные этому – я видел здание, первоначально краснокирпичный одноэтажный склад, расположенное в точности на этом самом полпути между шоссейными трассами земли и густыми зданьями в центре города, и оно было выкрашено в белый, но не впрок, и краснокирпич просвечивал – создавая поразительный вид во всей чистой «горяче-собачьей» придорожной и мотельной белизне, и в этих безымянных районах США гравий фактически почти бел. Красный огонь светофора придает всему ощущенье дождя; зеленый сообщает ощущенье дали, снега, песка —
Я вдохновился, подумал, что отправлюсь на Побережье и по-любому без денег. Написал Коди письмо:
«Моя поездка во Фриско наконец чтобы побыть с тобой и поговорить с тобой и на самом деле быть со всем на 100 % на любое количество невыразимо восхитительных недель какого только пожелаешь; помимо даже этого, Джозефин хочет поехать, хочет пристегнуться, приключения и т. д. юной девушки врубающейся в дорогу, она возвращается через Бухо-Кашкин Бюст, Коло., за своей Сеструхой, конечно Джозефин желает сварганить 7 Ебок (что за ошибки батюшки сварганить 7 Ебок должно быть БУДЬ ЗДОРОВ ЕБЛЯ) и я говорил что она хочет ебаться и ебаться (ебаться и ебаться я собирался написать, но не стал 7 с большой буквы) она желала ебаться и ебаться или то есть ебаться и ебаться и сделала или скорее так и делала (все это в подражанье тебе, дурак ты) и или скорее так и делает, Ох да бога ради, вот фраза, Джозефин желает ебаться и ебаться и так и делала с Ирвином и со мной регулярно как часы и провела со мной 4 дня отсасывая и отсасываясь, Мак и девушка и я и всё и все кроме кухонной мойки, пик выходных я привел цветного гитариста и пианиста и цветную девку и все три женщины сняли с себя верх пока мы дули два часа я на боп-аккордном пьяно, новый Марти бил боп-чечетку, гитара бонгировала, а Мак ебал Дж. на кровати, затем я переключился на бонги и целый час у нас действительно были джунгли (как ты можешь себе представить) такое чувство носилось, и в конце концов вот он я со своим новехоньким ОКОНЧАТЕЛЬНЫМ бонговым или скорей на самом деле конговым битом и отрываю взгляд от своей работы которая всю группу приподымала (как в пророчестве того факта что мы с тобой могли бы стать великими джазовыми музыкантами среди джазовых музыкантов) (они вопили ДУЙ) и что же я вижу как не эту высокую смуглую девушку с длинным белым блескучим жемчужным ожерельем болтающимся меж черных сисек явно до самого черного пупка, заходит в комнату на топочущих черных ногах, глядит на меня, итакдалее. Коди ты, я полагаю, мой последний оставшийся полностью великий друган – не думаю что у меня когда-нибудь другой такой как ты будет ибо я может удалюсь в (как Свенсон) такую даль, или сойду с ума или стану чудиком – конечно где-то по пути закончу тем что буду трепаться с какой-нибудь девахой в черной ночи, как Луи-Фердинанд Селин, как те одинокие солдаты что возвращаются из Германии с шестифутовыми-на-десять-лет-себя-старше Изольдами войневестами и препираются с ними в тусклых комнатах над аптечными лавками, в барах, на церковных папертях зимой посреди ночи если ты понимаешь о чем я, я в том смысле что тускло, печально, на самом деле спаренно, зависше, как у Быка с Джун или бухой ляльки Джозефин конечно, но помимо всего этого, я не могу помыслить ни о ком и это включая Свенсона с кем я разговаривал вчера ночью и включая Ирвина Г. кто, несомненно величайший, просто насрать ему (как Раппапорту, также неимоверному), но разумеется не Хейз, Бык и т. д., всяк прочий кто знает сумму и сущность того что знаю я и чувствую и о чем плачу в тайном своем себе все время когда не ощущаю в себе сил, горести времени и личности, и могу следовательно на всех уровнях присвоить себе это до самого конца – тому кто знает и любит даже джаз как я, и врубается в него как я, кто был ГДЕ-ТО ТУТ и еще с горкой. Я совершенно твой друг, твой „любовник“, тот кто тебя любит и врубается в твое величье совершенно – у кого в уме призраки тебя (подумай что это значит, попробуй перевернуть, скажем, предполагая что все свои ощущения ты передал кому-то и задался вопросом что они об этом думают) (такое все и решает: в это письмо включен сон о тебе который был мне две, три ночи назад), предположим всякий раз когда ты слышал восхитительно оригинальный замысел или тебе дарили такой образ от которого разум поет ты незамедлительно шлепком переворачивал его словно новую конторскую папку на роликах проверить на ШТУКУ КОДИ, то есть, созвездие Коди, а потом на другом уровне проверял эмоционально словно бы замерить его количества обалденья которые ты бы в него привнес. Вчера ночью Свенсон так долго говорил о Жене что я вдруг осознал (невинно поинтересовался: „А Жене? учел ли Жене?“) что он не только разумеется учитывал Жене, каждую работу по сию пору опубликованную и по случаю сообщенья доставляемые ему людьми которые его знают, отчеты о каком-нибудь недавнем новом повороте в общем ощущенье Жене или о нападке (а причина почему у меня нет подробностей в том что я не слушал, я лишь грезил над значимостью что налагалась или налагается на контекст потому что главное на самом деле для меня было в его радуге) он даже знал в подробностях персонажей книг, имена великих мифологических французских педиков со дна Парижа, Фруфру, Мими,
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.