Пробуждение вонзало в сердце острый нож, и день протекал в робкой надежде, что ей еще раз приснится чудесный сон. Анне хотелось бы никогда не просыпаться, но, к несчастью, бессонница стояла на страже, словно злобный пес, притаившийся за калиткой.
— Папа, она беременна, что мне делать?
В голосе слышалась глубокая растерянность. «Может, у Джулио пробудилось давнее чувство вины», — подумал Энрико.
— Но ты же сказал маме…
— Ну, это не так.
— Обычное твое вранье.
— Запомни, папа, я говорю и делаю то, что хочу. Мой идеал — всегда делать только то, что я хочу.
— Что ж, в этом ты преуспел. Она беременна? Вот и делай, что хочешь.
XIII
ЗАВТРА, НЕТ, ЛУЧШЕ ПОСЛЕЗАВТРА…
— Когда ты вернешься?
— О господи, вернусь, но у меня есть одно важное дело. Вот покончу с ним и явлюсь.
— Что еще за дело?
— Дело весьма необычное, папа!
Энрико так хотелось, чтобы Джулио вернулся, так хотелось снова ощутить, какие нежные у мальчика щеки, как ярко блестят его ясные глаза. Но все чаще возникало и другое желание: не видеть больше сына, порвать с ним раз и навсегда.
Анна изо всех сил противилась этим настроениям мужа, но Энрико подчас был не в состоянии отделаться от мысли, что смерть, смерть Джулио, станет для него освобождением. Он гнал от себя это бесчеловечное искушение, но оно все сильнее им овладевало. Нечто подобное он уже испытал у постели умирающей старухи матери. Но тогда ядовитый соблазн происходил лишь от телесной усталости, и его можно было смыть, искупить очистительными слезами.
А сейчас Энрико нечем было защититься от страшного наваждения. Он молотил кулаками по голове, чтобы острой физической болью покарать себя за греховные мысли. В такие моменты он был бы рад покончить с собой, как отец Аларико Феррари, но у него не хватало мужества.
Так они переходили от надежды к безумному отчаянию и, сколько бы на них ни обрушивалось бед, все не решались отдаться течению мутного Ахерона, ведущего в преисподнюю.
Их барометр предвещал надвигающуюся бурю. Только разум, хотя и ослабевший, спасал их от полнейшей прострации.
Они были относительно молоды — обоим не исполнилось и пятидесяти. Но у них возникло такое чувство, будто они уже прошли до конца всю свою длинную кипарисовую аллею.
В спутанных, взлохмаченных волосах и в нечесаной бороде Энрико появились седые колючки. А волосы Анны стали темно-серого цвета, словно у снопа сена после дождя. И еще у нее, как у курицы, стал вдруг закрываться один глаз.
Исхудавшие, угрюмые, нелюдимые, они стыдились даже соседей и пугались, увидев себя в зеркале. Потом взяли и все зеркала в ярости разбили.
Все сторонились их, как прокаженных. А если кто-то им и сочувствовал, то с оттенком сытой брезгливости, точно двум назойливым попрошайкам, которых давно пора поместить в дом призрения. Так благодаря своей невероятной истории, какую и в романе не опишешь, они очутились в полнейшей изоляции.
Теперь они и между собой говорили все реже, обычно каждый бормотал что-то себе под нос. Когда же они обращались друг к другу, то голоса их, казалось, им не принадлежали, а доносились с иных, далеких планет.
Изредка их навещали родные и бывшие друзья. Визиты были краткие, чаще всего вызванные простым любопытством, а порой и злорадством.
Приходила кузина Авана, давала им почитать книги из их же библиотеки, да еще просила ненароком не испачкать и вернуть в срок.
Тетушка Бетта являлась и тут же начинала расхваливать виноградники Альбаторты, купленные почти задаром. А потом выкладывала перед ними душистые гроздья винограда, их винограда.
— Попробуйте, он сладкий как мед, во рту тает!
Коррадо, старший кладовщик, заглядывался на Анну, еще когда был на службе у Энрико, и теперь, видимо, решил не упустить случай.
Разбогатев и став представителем фирмы по производству моющих средств, он тайком от Энрико то и дело пытался всучить Анне пакет-другой. Но Анне моющие средства были ни к чему. Ведь они давно продали стиральную машину, пылесос, аппарат для чистки ковров.
Наконец однажды Анна ему так прямо и сказала:
— Спасибо, Коррадо, но мне твои порошки не нужны. Я их меняю у соседей на что-нибудь съестное.
Коррадо выпучил глаза.
— Но почему, почему вы мне раньше об этом не сказали? Я принес бы вам что-либо другое… ну, например, колбасу или свиной окорок. Стоит вам только захотеть, Анна! Стоит захотеть!
И он несмело протянул к ней свои липкие руки.
Она едва удержалась от смеха.
— Прежде, Коррадо, если помнишь, ты называл меня синьора Анна… И еще ты забыл об одной куда более важной вещи. — Она слегка повысила голос. — Я кормила Джулио грудью! И до сих пор кормлю. Смотри! — Она расстегнула молнию на домашнем платье, обнажив грудь. Жалкую, опавшую грудь. — Побереги свои деньги, Коррадо. И больше не приходи ко мне, никогда!
Знаменитое похищение со временем стало легендой, особенно для молодых. Памятную табличку на стене банка — «На этом месте неопознанные преступники похитили двенадцатилетнего Джулио Тарси, навсегда отняв его у несчастных родителей» — кто-то вначале всю исцарапал, а потом она вообще куда-то исчезла.
Селение тем временем разрослось, но жизнь от этого не стала лучше. И дело тут было, наверное, не только в упадке семейства Тарси — просто судьба распорядилась так, что некогда единый организм раскололся на мелкие враждующие ячейки.
