Вид на рай - [32]

И еще я думал, конечно, о своей роли в жизни. Наблюдатель города-спутника… Скажу сразу, я не особенно высокого мнения о себе, я не страдаю манией величия. Я был частью народа, жителем блочного дома в социал-демократической Норвегии. Однако не стану отрицать, после того как я занял место у телескопа на «мостике», я почувствовал себя по-другому, ну как бы сказать, будто мне на долю выпало нечто специальное. Будто я осуществил на деле мечту наших отцов, их представление о жизни будущих поколений. Будто я был Богом, взирающим на рай. Картинка, само собой разумеется, не столь уж отрадная… на самом деле у меня не было власти для наведения внешнего порядка… впрочем, я в ней и не нуждался. Однако… Раз мысль появилась, нужно ее додумать… Имел ли я право позволить Ригемур Йельсен заниматься воровством, пока ее не изобличат? Имел ли я право позволить Рагнару Лиену продолжать бить жену, пока с ней не случится инфаркт или что еще хуже? А что делать с остальными? Правильно ли это, успокоиться и сидеть сложа руки, уверяя себя, что все они по большому счету честные граждане, когда внутри у тебя бурлит и кипит, потому что поганая овца завелась в нашем стаде? (В случае с Арне Моландом внутреннее беспокойство переходило в уверенность, что так оно и есть на самом деле.) Может, стоит попытаться, само собой разумеется, весьма и весьма деликатно, направить их на путь праведный? Я ведь тоже не совершенство, не образец для подражания. Однако был убежден всегда, что существуют нормы поведения… их нужно придерживаться, желаешь ли ты этого или не желаешь… что должен быть идеал, по которому следует равняться, к которому следует стремиться. Как может Ригемур Йельсен жить дальше, производя впечатление порядочного человека, когда в действительности хорошо одетая Ригемур Йельсен — настоящая воровка?

После того как я принял ванну, я поужинал. Один бутерброд с белым сыром, второй с сервелатом и два с рыбным пудингом. Холодное молоко. Термос с чаем я взял с собой в комнату Ригемур. Я надеялся, что сегодня вечером прикреплю ее волосинку на белую стенку в комнате, но увы… мечты остались мечтами. Ничего не поделаешь! Быть может, позже посчастливится.

Немного скучно смотреть вниз на Гревлингстиен, еще довольно рано, по-настоящему не стемнело. У Ханса и Мари Есперсен по-прежнему темно. Они явно сидели сейчас в баре в Бенидорме и наслаждались жизнью. А может, сидели в дешевом местном ресторанчике и ели паэллу. Загорелые и начиненные витамином Е. У Ригемур Йельсен горел свет и в кухне, и в комнате, но ее не было видно. Я подождал минут десять, а потом перевел телескоп на Туре и Гюнн Альмос, молодоженов. Черным-черно у них. Я представил, как они сидят сейчас в кинозале. Позже — в кафе, немного вина, возможно, немного еды. Салат с курицей на двоих, обсуждают игру Пола Ньюмана в кино. (Она, насколько я понимаю жизнь, высоко ценила американского актера, он — не очень.) Интуиция подсказывала мне, что Туре Альмос принадлежал к типу мужей-ревнивцев. Сидел теперь и дулся, чувствуя себя оскорбленным? Насупился, потому что она позволила себе отпустить неуместную, на его взгляд, шуточку насчет голубых глаз Ньюмана? Нет, он был мужчиной, а не ребенком. Немного строгая мина на лице, это да, но выказывать открыто недовольство — нет, нет. Не подобает. Он прекрасно понимал, что ревность здесь неуместна и смешна, однако сидел все же нахохлившись, как индюк, ни разу не улыбнувшись Гюнн, без умолку болтавшей о Поле. Ревновать он не ревновал, в том-то и вся суть дела. Ему было просто скучно. Ни смешного, ни интересного, ни серьезного в их разговоре он не находил. Такое или нечто в этом роде он слышал не раз и не два, а, может быть, и чаще. Поэтому особенно не сердился и не злился. Ни к чему. Но вот он тоже решил высказаться (и почти профессионально) насчет работы оператора, сознательной направленности камеры и меняющихся световых эффектов в фильме, в чем Туре Альмос случайно немного разбирался… К его огорчению, хотя и незначительному, он услышал в ответ такое… Гюнн хихикала, словно маленькая девочка, и плела нелепицу о чем-то сексуальном. Потом — знал ли он, что Пол Ньюман в свободное от съемок время любил прокатиться на гоночном автомобиле? Да, он читал, конечно, порою от нечего делать дамские журналы. Господи, Гюнн, ну какое мне дело до того, что некоторые мужчины в свободное от работы время предпочитают мчаться во всех направлениях и демонстрировать свою мужскую силу и мощь. Если ему нравится, пусть нравится. Но что вы, женщины, находите в нем привлекательного? Не понимаю. Пошлость! Полагал, что вы давно кончили дурью маяться, создавать себе идолов!

Туре! Ну? Она не хотела, сказала, не подумав. Он обиделся?

Нет, он не обиделся. Ведь она говорила не по существу вопроса. Он счел только своим долгом отреагировать на ее слова.

Теперь Гюнн протягивает примирительно свою теплую руку и кладет на его руку. Он не отдергивает руку, иначе это означало бы открытое объявление войны, но медленно-медленно тянется к пачке сигарет. Зажигает точно так же медленно-медленно сигарету и как бы забывает положить руку обратно на стол. Таким образом, ее рука остается лежать в одиночестве, она начинает водить указательным пальцем по белой скатерти и чертить светло-розовым ногтем узоры, цветочки… слов нет, разговор не получается, наступает многозначительное молчание.