Вибратор - [32]

Возникшее в сознании слово «эндорфины» незамедлительно срабатывает как ссылка на новый сайт. Я — ни с того ни с сего — неожиданно для себя принимаюсь размышлять: интересно, а может, искусственно вызывать у себя рвоту — это способ приближения к смерти? Или нет? В сущности, ощущение, которое возникает, когда я это делаю, очень даже сродни той странной бесчувственности, что одолела меня после пощечины учителя. Я стояла тогда и думала: унижение — вовсе не унижение, боль — совсем не боль… и постепенно щека, по которой хлестнул учитель, стала легонько чесаться, так что я уже не могла сказать с уверенностью, больно мне — или, наоборот, приятно. Презрение к той части собственного «Я», что получило удовольствие от пощечины, было так велико, что к горлу подступала рвота. Я поверить не могла: неужели эта часть — тоже я? Настоящая, подлинная я? Я почувствовала, как отрываюсь от себя самой. Видимо, чтобы полностью осознать реальность происходящего, мне необходимо было пережить нечто экстремальное — сродни той пощечине учителя. Может быть, именно потому я и начала коллекционировать ножи? Простейшим способом забыть о своей ненависти было попросту уснуть, и я стала проводить все больше и больше времени в постели наедине с собой. Я лежала, и дыхание мое потихоньку замедлялось до последнего предела. Я чувствовала — грудь моя вздымается и опадает в такт биению сердца. Лет примерно с четырнадцати-пятнадцати я — вполне живая — все чаще лежала, словно умирающая, спала с широко открытыми глазами.

С тех самых пор и стало мне трудно воспринимать свои воспоминания как собственные. Чем серьезней или трагичней обстоятельства, тем холодней и объективней моя позиция при воспроизведении их в памяти. Где я ни нахожусь, совершенно невозможно полностью ощутить, что я пребываю именно в этом месте. Но я всегда была недурна в умении подражать окружающим и к тому же старалась делать именно то, что от меня ожидали. Провалов не случалось.

Я не говорю о себе. Я слушаю других людей.

Чуть приоткрыв занавеску, выглядываю наружу. Ладонью протираю запотевшее окошко. Над рекой медленно восходит большая красно-рыжая луна.

В Тода мы спускаемся с холма и сворачиваем к югу, на скоростное шоссе Сюто.

Еще минут двадцать — и мы будем уже на кольцевой дороге. Свет в небе над головой стремительно становится все ярче… и внезапно, без перехода, перед нами — уже Токио. Бесчисленные инфузории-горожане вздрагивают, стонут и шепчутся во сне в своих залитых светом реклам стеклянных клетках.

Грузовик движется все дальше, пробивает себе путь сквозь самую сердцевину сияющего света, но, сколько бы мы ни ехали, бледнее он не становится.

— Токио — потрясный город, — замечает Окабе. — Пари готов держать, никому из всех этих людей и в голову не приходит, что на свете есть такие, как я, точно! Что в это время ночи кто-то едет по улицам, усталый, замученный от недосыпа, — нет, им такого и не вообразить.

— Ты хочешь сказать, что для тебя это — постоянная ситуация?

— Ты о чем это? Какая такая постоянная ситуация?

— Вот так подремать пару часов — это единственный твой сон во время ездок?

— Ясное дело.

— И не только когда ты очень торопишься?

— И не только когда очень тороплюсь.

Полночь, и мы катим по скоростному шоссе Сюто.

Семьдесят миль в час. Все виденные мной ранее пейзажи превратились теперь, когда мы увеличили скорость, в сплошной поток света. Перед моими глазами мелькают бессвязные сцены, сплавленные воедино скоростью, превращенные в сотни и тысячи вариантов прошлого и настоящего. Ни одна из этих сцен не происходит сейчас, и ни одна из них не связана с происходящим в настоящий момент. Пейзаж, окружающий меня теперь, исчезнет через минуту. И, подобный гигантскому полю, по которому в беспорядке разбросаны эти сцены, меня окружает сияющий Токио. В первый раз испытываю я тоску по большому городу, в первый раз осознаю, как скорость и время меняют мир вокруг меня… Столь острое, почти болезненное осознание только что не повергает меня в слезы.

— А тяжко приходилось бы дальнобойщику, страдай он бессонницей, правда?

— По мне — так сплошной восторг. Не надо было бы спать, точно? Больше бы зарабатывал.

— Бессонница — это совершенно другое. Не можешь уснуть, даже если тело твое утомлено настолько, что нет сил терпеть, — вот это и есть бессонница.

— Знаешь, я ведь всегда ездил куда хотел, делал что хотел… и, похоже, бессонница — единственная штука на свете, которую мне никогда не хотелось попробовать.

— А если рация мне на нервы действовать начинает, я всегда ее отключить могу.

— Зачем? Разве…

Стодвадцатиминутная кассета переворачивается на другую сторону.

— …Точно?

Побережье Токийского залива, час ночи, Тойосу, район Коте. Мы — на складе, неподалеку от строительной площадки, ждем утра. Город тот же, но ничего общего с микрорайоном, где мы познакомились, не наблюдается.

— Ты постарайся понять, мне и самому это здорово нравится, сама знаешь. В смысле — я ж давно этим занимался и буду заниматься, штрафы там или еще что, я вроде в восторг должен прийти, так? Вся штука в том, что они все просят меня председателем клуба стать, понимаешь, ну, раз я так давно в игре. Ясное дело, я кучу ребят знаю.