Вход в лабиринт - [5]

Недавно тетка отошла в мир иной, и Юрке досталась ее квартира, где он жил, как и я, в условиях холостяцкой вольницы.

Юрка донельзя ушлый и прожженный тип. И, несмотря на то, что милиционер, – авантюрист и та еще пройда! Помню, еще в сопливые школьные времена то и дело втягивал он меня в мелкие, но отчаянные аферы: то в троллейбусах сдачу с платы за проезд собирали – мол, граждане, всю мелочь давайте сюда, мы в кассу гривенник по ошибке зарядили… Ну, с троллейбуса на троллейбус, а по трешке за вечер набирали. Для двух третьеклассников – богатство! В классе четвертом продавали поддельные билеты в парк культуры «Сокольники», в пятом меняли у иностранцев пионерские значки на жвачку и импортные сигареты. Я, собственно, составлял другу компанию, не более того. Нажива меня не интересовала, мошенничество откровенно тяготило, но как не поддаться пламенным убеждениям моего неутомимого в поисках приключений товарища? Натуры, без сомнения, преступной. С другой стороны, бытует утверждение, будто преступник и полицейский – две стороны одной медали. Наверное, так. Вот и занесло прирожденного афериста на службу в милицию. Окончил он престижный юрфак МГУ, но никаких могущественных связей для устройства на теплое местечко к поре распределения не обрел, а потому подался в простые опера. Хотя ныне двоюродный его дядя выбился не куда-нибудь, а в вице-премьеры государства Российского. Правда, с отдаленным по кровному родству племянником не общался и судьбой его не интересовался совершенно.

Пожалуй, Юрка – единственный человек, с кем мне было всегда легко и просто, кто всегда поспешал на подмогу и воспринимал все мои просьбы как личные проблемы. А потому в нынешней ситуации надежды на него я возлагал значительные.

Из пивнухи побрел домой в унылости зимнего московского пейзажа, держась подальше от дороги, подернутой жирной черной пленкой, – конгломерату из химикатов, сажи и грязи. Чистота на улицах Москвы имеет два состояния: либо когда грязь замерзает, либо когда засыхает.

Тусклое небо, тусклые панельные коробки, влажные коряги деревьев, переплетшие ветви словно в замершем соитии, протухший от выхлопов и соленого дворницкого песка снег. Выцветший в тихую убогость мир. Элитная среда московского прозябания, благодать сирости. А вот стальная дверь знакомого полуподвала, бывшей подсобки местного жилуправления. Что ныне за ней – неизвестно и неинтересно, но часть моей жизни за этой дверцей осталась.

Когда-то здесь был подпольный цех, где во времена совдеповского дефицита с двумя бодрыми лоботрясами мы клепали высококачественную бижутерию. Работа была творческой, отчасти даже художественной, с элементом добросовестного копиизма высокохудожественных западных образцов, но окончилась печально: условным сроком за незаконное предпринимательство. Я был на подхвате, а потому получил лишь годик, а затем судимость мне сняли, ибо социализм начал перерождаться в капитализм и данное преступление в прозревшем прогрессивном обществе стало почитаться за праведную норму бытия. Лоботрясы же – ныне уважаемые владельцы сети ювелирных магазинов – угодили на пару лет за решетку. В их новое партнерство мне хода нет, я третий лишний. Впрочем, бедовали они в одной зоне, что способствовало сплочению их дальнейших коммерческих планов.

Накануне вынесения мне приговора умер отец, так что кто с корабля – на бал, а кто с суда – на похороны. Мама погоревала с годок, а после, будучи женщиной симпатичной и бойкой, познакомилась с заезжим американцем и отправилась ковать свое счастье в город Нью-Йорк. В ту пору кончались смутные восьмидесятые.

После отъезда родительницы в моем распоряжении осталась двухкомнатная квартира, некоторая сумма денег от реализованной криминальной бижутерии, правильная сексуальная ориентация и кучка знакомцев, близких к прежнему бизнесу, что были устремлены на добывание хлеба насущного в точности и сообразности с многочисленными статьями УК. Более того: меня тянули в набирающие силы бандитские группировки, в контрабанду и мошенничества, но я выбрал иной путь: поступил на заочное отделение юридического института по специальности «уголовное право» и устроился работать шестеркой в районный суд.

Покрутившись поблизости от уголовной среды, я уяснил, что она мне абсолютно чужда и инородна. А судимость моя была не более чем роковой нелепостью, превратностью судьбы, зловредным изыском фортуны. Мир жулья и разбойников я попросту презирал. В нем никогда не было созидательности и правды. Зато сколько угодно лжи, подлости и жадности. Всякого рода «понятия», подменявшие «кодекс чести», были смехотворны своей вычурностью и нелепицей по сравнению с тем, на чем они произрастали. Воровское «благородство» и участие к ближнему – то есть к подельнику или сокамернику – всегда держались на выгоде, расчете и в любой момент могли быть вывернуты наизнанку.

В суде я отработал год на медяках зарплаты, а после подался по наущению одного из знакомых матери, бухгалтера крупной золотодобывающей артели, в Сибирь.

Вот там началась жизнь! Меня окружали потрясающие типажи! Все как один – стальные мужики с изломанными, удивительными судьбами. Многие – умницы и эрудиты. Упертых уголовников среди них не было, но прошедших зону – в изобилии. И жизнь среди них закалила и воспитала меня как самый высший жизненный университет. И пахали мы до седьмых потов, и случалось у нас стычек и приключений без счета, но дружба наша была крепка, а коллектив нерушим. И кто был суетен, вороват или характером жидок, вылетал из него в первую же неделю общей работы и сурового таежного общежития.