Въездное & (Не)Выездное - [33]

Во второй половине XIX века, когда Петербург окончательно превращается в выставку достижений империи (железная дорога, порошковая металлургия, электрический свет), петербургская архитектура перестает обслуживать власть и принимает частный заказ. Так стартует «русский стиль» – неравный брак Мавритании с Берендеевкой. Так заявляют о себе новые хозяева России – промышленники, фабриканты и торговцы.

К началу XX века стилевое разноголосье, впрочем, будет укрощено: грядет Серебряный век, век модерна. Имперское самодержавие его не заметит. Оно увлечено геополитикой, башнями главного калибра линейных кораблей, идеей подчинения всех единой воле. А Серебряный век – парение индивидуализма, игнорирующего империю. По Невскому выгуливает лангуста с позолоченными усами поэзофутурист Северянин (усы позолочены именно у лангуста). В «Бродячей собаке» поэт Георгий Иванов шепчет двусмысленное разом Адамовичу и Одоевцевой. Мандельштам увлечен Саломеей Андрониковой. Гумилев – Африкой и Ахматовой. И доходные шестиэтажные дома на Каменноостровском проспекте (механические прачечные, гаражи) изукрашены не орлами, но ирисами. Зазор между политической и поэтической реальностью так велик, что в него без хлопот въезжает известный броневик с Ульяновым-Лениным и под угрозой расстрела утверждает лагерную, серую, кондовую до рвоты власть. Петербург на 70 лет застывает, – принцесса, уколотая веретеном.

* * *

Все столицы мира делятся на имперские и неимперские. Петербург – имперский город.

Только империя способна на жертву. И единственно в этом ее честь и величие. Жертва – это объективно ненужное сверхусилие. Что-то вроде Карнака, Царьграда или Петербурга. Это то, чего не может позволить себе народовластие. Это то, что переживет фанеру республики, какую бы великую державу она из себя ни строила.

Это из петербуржца Крусанова, из его «Укуса ангела» – альтернативной истории России и одновременно гимна империи и войне. Роман до смерти напугал либеральную критику.

С абсолютно мирным, расслабленно-рассеянным (как и большинство петербуржцев) Павлом Крусановым вполне можно столкнуться в одной из кофеен на солнечной стороне Невского проспекта, по которой гуляет приличная публика. Крусанов расскажет про ясенелистный клен, растущий у него в окне, но вряд ли будет говорить про могов из Объединенного Петербургского Могущества (в котором, по слухам, состоит). Попробуйте все же выпытать, собираются ли моги на шабаши, и правда ли они умеют разгонять над Васильевским островом облака.

Ведь Петербург – это избыточное, рационально не обоснованное усилие.

Усилие, приводящее к прямо противоположному результату.

В результате чего иная реальность торжествует над привычкой.

И душа торжествует над плотью.

А гранит, волны, ветер торжествуют над душой.

На второй такой город больше нет сил.

2003

КОММЕНТАРИЙ

Словом «бонус», напомню, я помечаю тексты, которые являются скорее текстами-гидами, нежели социальными очерками. Конкретно этот текст был мне заказан к юбилею Петербурга журналом GEO. Задачи обоих типов текстов сходны в пробуждении мысли, но инструментарий для этого используется разный. Например, задача текста-гида – создать образ места. Потому что даты, имена отцов-основателей или архитекторов, – это все ерунда. Я до сих пор помню, как гидесса в Венеции, кивнув на пьяцца Сан-Марко со знаменитым Duomo, знаменитыми голубями и знаменитыми непарными колоннами (на одной – крылатый лев), воскликнула: «Да разве ж это город! Здесь, обратите внимание, голуби ходят пешком, а летают исключительно львы!».

Петербург – это город, в котором вообще мало что можно понять, если у тебя не сложился образ города. И то, что Петербург, по сути, колоссальная ошибка (такая же, как стоящая на стрелке Васильевского острова Биржа, этот античный храм – о господи, ну зачем северному городу с его бесконечной зимой эта колоннада, призванная защищать от зноя греческого солнца?!) – вполне корректный образ. Как и предположение, что более удобной столицей Российской империи были бы Хельсинки или Одесса. И не говорите только, что «история не знает сослагательного наклонения» – это обычная увертка политиков, которым надо прикрывать свои гадости и глупости.

Хороший историк знает, что у любой истории альтернатива есть.

2014

#Россия #Петербург Козы на склоне

Теги: Аборигены на римских развалинах. – Петербургский снобизм и петербургское жлобство. – Монополия на историю и задачи конкистадора.

Умоляю, только не в Питер в этом мае.

После краха империй чудо как хороши развалины Колизея, их не портят ни просящие милостыню лаццарони, ни пейзане, пасущие по соседству коз. Но смотреть на ряженых под императоров аборигенов, орущих с завыванием: «Быть граду сему!», тупить глаз завитушками на растяжках: «300 лет! Красуйся, град Петров!» – увольте. «Завитушки – это, типа, культура».

Редкий путешественник избежит волчьей питерской ямы, образованной формой города и содержимым.

Спектакль отыгран, декорация осталась, в театре засели на постой пожарные, сантехники и престарелые (интеллигентные) дамы из литчасти. Они всерьез считают себя наследниками традиций. В мае у них праздник и повод сотворить месткомовское торжество. Стенгазета с цветочками, стишки, Розенбаум и шампанское, полусладкое и полугадкое.