Ветви Большого Дома - [4]

В региональном учебном городе, кроме своих же сородичей, я не встретил никого, кто происходил бы из Большого Дома. Наверное, во всем мире еще немного было таких Домов. Преобладали ребята, в самом городе и жившие,-родители изредка их навещали,-- из всякого рода воспитательных сообществ (коммун, боттег, ашрамов) и, конечно, из традиционных парных семей. Я запросил Великого Помощника, и он подтвердил мне, что и в нашем регионе, и во всех Кругах большинство детей воспитывается у отца с матерыю или у одного из них...

Меня, моих братьев и сестер, двоюродных и троюродных, племянников и племянниц как-то сразу стали выделять среди прочих. Говорили, что у нас особенный характер -- терпеливый, ровный, покладистый... "Ну, еще бы! -сказал мне однажды Арам Шахбазян, грубоватый парень, родившийся в десантном лагере на одной из новооткрытых планет.-- Еще бы! Станешь тут терпеливым, если вокруг тебя вечно толчется триста человек народу, и все -- старшие, и все командуют, и ни днем, ни ночью не побудешь наедине с собой!" Я, конечно, ринулся возражать: дескать, никто не командует, и побыть в одиночестве -всегда пожалуйста, тем более что кругом луга нетронутые и лес до самого моря; а множество родных людей, готовых в любую минуту прийти на помощь, не только не угнетает, но, напротив, несет душе покой и гармонию... Арам презрительно пожал плечами: "Чудаки! По-моему, с каменного века молодые люди только и смотрели, как бы удрать от стариков и зажить своим домом. Одни вы гребете против течения. Сектанты какие-то!.."

Ну, тут я ему и выдал. Говорил, понятно, со слов бабушки Аустры, но с такой горячей верой, что каждая мысль как бы становилась моей... Может быть, именно тогда, когда пара молодых супругов впервые ушла из родового жилища и построила собственную хижину, человечество сделало первый шаг к термоядерным мегатоннам, к тому рубежу самоубийства, который оно едва проскочило три столетия назад. Сильно сказано? Ничуть! Лишь с появлением парной семьи расцвело подлинное себялюбие, пусть и окрашенное благородными топами супружества, материнства!.. Забота о брачном партнере и своих детях стала для многих изнанкой безразличия к остальным соплеменникам. От семейных кубышек пошло накопительство, приведшее к имущественному неравенству, угнетению, тирании всех видов, к воровству "детишкам на молочишко", к грабежам и войнам.

Неумеренное чадолюбие правителей возводило на троны психопатов и садистов; даже в простых семьях нередко вырастали маленькие деспоты, нравственные уроды, не обученные ни любви, ни труду, ни ответственности за свои поступки. Концентрация всех добрых чувств на членах семьи приводила к жутким перекосам сознания; так, рабочий, собиравший в цехе водородную боеголовку, думал лишь о прокормлении семейства и радовался высокой плате... Воскрешение семьи-рода, Большой Дом -- это попытка утвердить в потомках доброту и деятельную любовь к ближним. У нас младший всегда знает, что старший и защитит, и научит; труд разложен на всех, капризных малолетних божков нет и в помине, даже годовалая девочка сама кормит кур, убирает свою постельку; для решения важных вопросов собираются мудрейшие, а надо всем этим царит... нет, не авторитет, не ум --великое сердце бабушки Аустры. Во всяком случае, за сотню без малого лет ни одна ветвь не отломилась от посаженного бабушкой ствола... "Домострой!"--фыркнул Арам. Я не спорил. Бабушка Аустра не одобряла споров, считая, что никакая логическая победа не искупает обиды, неизбежно наносимой побежденному.

... Ах, бабушка, была ты, как всегда, права! И самые головоломные события моей тихой домостроевской жизни начались именно со спора.

Накануне большого весеннего праздника, в середине апреля, коллегия учебного города, как обычно, устроила костюмированный бал. Ранее, будучи крайне юным, я на подобные торжества являлся то шахматной фигурой, то поваренком -- разносчиком крашеных и расписных яиц, то королевским пажом. Теперь же, в канун семнадцатилетия, решил обрядиться в полный, исторически верный костюм российского дворянина времен Алексея Михайловича. Не желая пользоваться услугами машин, я двое суток просидел над книгами, пока составил грамотный заказ для Распределителя. Зато уж и раздувался от гордости, прохаживаясь по залу в синей чуге[10] с трехцветным намотанным поясом, в красных штанах, заправленных в желтые сапоги с загнутыми носами, надев набекрень отороченную соболем шапку, прицепив саблю в осыпанных самоцветами ножнах да еще накинув на одно плечо клюквенный опашень[11] с белыми нашивками и рукавами, которые били по коленям. Танцевать в таком наряде было неловко, пот на мне выступил обильный, будто в сауне; только и оставалось, что, в соответствии с образом, прогуливаться, нарочито гремя подковами, ухарски подбочениваясь и кидая орлиные взгляды на девиц.

Так я и заметил ее -- как раз в ту секунду, когда она брала стакан папайя-джуса у андроида, великолепно выполненного в виде арапа, носящего пудреный парик и парчовый камзол. "Арап" держал на серебряном под-носике второй такой же стакан; изнемогая от жажды, я схватил ледяной напиток... Получилось удачно, словно мы с ней решили заранее вместе выпить. (Позже я узнал, что это не было случайностью: Гита следила за мною с начала вечера и успела вызнать мое имя и происхождение.)