Ветры славы - [3]

Вот кого бы я узнал хоть через сотню лет, так это Чахояна. Всегда улыбчивый, завидно собранный, немногословный, отвечающий на пустяковые вопросы одними лишь глазами — таким я помнил его все эти десятилетия.

— Что же вы не писали? — мягко спросил он.

И я рассказал ему, как много лет назад, случайно оказавшись в Ереване, попытался в городском адресном бюро установить его «координаты». Что я знал о нем? Фамилию, имя; но даже возраст назвал приблизительно. Тогда сердитая сотрудница бюро без всякого сочувствия заметила, что в Ереване Чахоянов не меньше, чем Ивановых в Москве.

Он смеялся заразительно — и мы с Михаилом Головым невольно рассмеялись, довольные, что наш дивизионный инженер выглядит моложавым и крепким, несмотря на годы.

Потом он признался с некоторым смущением, что вместе с Айрапетовым искал тут вчера памятный рубеж на берегу, да, к сожалению, не нашел. А ведь ранен здесь был в сорок четвертом. Такое не забывается.

— Видите ли, все изменилось с той поры: земля, сады, села, не говоря о людях… Сам Днестр нынче мало похож на тот, военных времен…

Самые деликатные встречи были, конечно, с женщинами, которые служили в дивизионном медсанбате, в батальоне связи и других специальных подразделениях. С мужчинами куда проще: постарели так постарели, экая беда, — главное, что дожили вот до каких времен! А что ты скажешь теперь немолодой женщине, которую знал на фронте ну совсем еще зеленой девчонкой… Только с одной Раей Каширцевой, связисткой, я встретился, не испытывая противоречивых чувств; мы изредка переписывались, и она еще в годы войны привыкла к дружескому, ласковому прозвищу — Радио-Рая, которое утвердилось за ней в штабе дивизии с моей легкой руки.

А вот медичек я почти не знал: ни врачей, ни сестер, ни санитарок. И, будто желая облегчить мое положение, ко мне подошла симпатичная женщина в годах: сразу, можно было сказать, что в военную пору она была красивая. Мы познакомились, и она предложила взглянуть на две фотографии. Я надел очки. Это снимки разных лет; на одном — молоденькие девчонки в погонах и беретах, на другом — солидные пожилые женщины, в которых едва угадывались эти девчонки, хотя фотографировались они, как видно, намеренно в той же композиции — две сидят на первом плане и три стоят за ними.

Я поднял голову: теперь, кажется, вся пятерка собралась вокруг меня.

— Узнаете всех? — спросила Любовь Ильинична, та самая женщина, которая предложила взглянуть на эти фотокарточки военных и мирных лет. — Тогда скажите, кто есть кто.

— Что ж, попробую.

В женщине на всю жизнь остается что-нибудь девчоночье. Я встретился глазами с Любовью Ильиничной и тут же перевел взгляд на военную фотографию, где она красовалась на первом плане.

— Справа — это вы.

— Верно.

Потом я стал называть других. Одинаковая композиция снимков помогала мне, выручали характерные черточки: или своенравный, точно с вызовом, наклон головы, или озорной, с веселинкой, прямой взгляд, или затаившаяся улыбка в складе девичьих губ.

Это все были школьницы из села Чаплинки и совхоза «Заря» Днепропетровской области, которые осенью 1943 года добровольно вступили в действующую армию, еще не достигнув совершеннолетия. На прощальном обеде в Спее я поднял тост за славных героинь грозовых лет. И они заплакали. То были слезы гордости за свою далекую молодость, озаренную сполохами артиллерийских разрывов.

На третий день нашей встречи, уж вовсе уставшие от избытка чувств, все разъезжались по домам. А мы с Айрапетовым и Чахояном, пользуясь случаем, решили побывать еще в селе Сарата-Галбена за Котовском, чтобы осмотреть то былинное поле боя, которому суждено было стать свидетелем Ясско-Кишиневской битвы. В столице Молдавии, с помощью горкома партии, мы раздобыли на денек машину и рано утром выехали на юго-запад.

Навстречу нам поднимались дымчатые гребни бессарабских балок. И этому степному накату ни конца ни края. Едва мы с разгона вымахивали на очередной увал, как новая даль живописно распахивалась в редеющем тумаке, пронизанном весенним незнойным солнцем. Буйно цвели сады, а земля еще не успела зазеленеть.

Слева, из-за гребня южной балки, неожиданно выдвинулся нарядный городок. Никто из нас не узнал его.

— Котовск, — объявил шофер.

Мы остановились. Нет ничего общего между этим новым городком и тем захолустным селом, в котором располагался штаб дивизии и штаб корпуса. Выходит, мы заново открываем для себя молдавскую землю, уже открытую однажды ценою жизни наших однополчан. Был соблазн заехать в Котовск, однако лучше на обратном пути, если останется лишний час.

Из балки в балку, из балки в балку… Какая же неспокойная, зыбкая степь, а боковой черноморский ветер с юга и вовсе создает впечатление мерной качки. Невольно припомнилось из песенки Вертинского: «Что за ветер в степи молдаванской, как поет под ногами земля!» В самом деле: и ветер голосист, словно орган, и земля певучая.

Нарядные окраинные домики по обе стороны дороги — мы подъезжали к Сарата-Галбене.

Недалеко от церкви, рядом с которой, за оградой, белел памятник погибшим солдатам и офицерам, я встретил моих попутчиков по авиарейсу из Москвы в Кишинев: тихую милую старушку и ее сына. Они каждый год, накануне Дня Победы, приезжают в Молдавию, чтобы навестить могилу  с т а р ш о г о. Теперь и меньшому-то за сорок, однако он никогда не видел брата и знает его лишь по рассказам матери. В Сарата-Галбене у них давние знакомые, которые всегда ждут мать и сына, весь год старательно ухаживают за могилой близкого им человека.