Ветры низких широт - [34]

Сойдя с катера на Минной стенке, Ловцов с Роговым и Силаковым сразу же отправились на телеграф — Ловцов еще пять дней назад заказал разговор с матерью, — а потом, если разговор получится хороший, предполагали закатиться на танцы в Матросский клуб. Назначенное время уже вышло, дали и Магадан, и Ташкент с Ленинградом, и Кызыл, а Новгород все не объявляли. Ловцов дважды подходил к окошечку, и ему дважды отвечали:

— Ждите...

И вдруг динамик истошно заверещал:

— Новгород... Кто заказывал Новгород? Пройдите в шестую кабину.

Шестая кабина оказалась в самом углу, и в ней уже зажегся свет. Ловцов схватил трубку и, не сдерживая себя, будучи уверенным, что связь будет плохая, закричал:

— Мама! Это я, мама! — И вдруг лицо его стало растерянным. — Это ты, деда? А где мама? А что с ней? Ничего, да? Она что — в больнице? Дома... У меня все хорошо. Служба? Нормально... Деда, об этой мадамочке больше ни слова. Обо мне интересовалась? А чего обо мне интересоваться? У меня все нормально.

Из кабины Ловцов вышел вконец расстроенный, машинально сбил бескозырку на затылок, не обратив внимания, что к нему уже начал присматриваться патруль, сунул руки в карманы и негромко засвистел: «Ильмень-озеро глубоко, чайка вьется над волной. А не тебе б, моя хорошая, смеяться надо мной». Свист, кажется, окончательно вывел из себя старшего патруля, и он решил: «Этого надо брать».

— Что у вас на голове? — кротко спросил он Ловцова.

— Коровье седло, с вашего позволения.

— Прекрасно, — устало и холодно сказал старший патруля. — А позвольте полюбопытствовать, что у вас на ногах?

— А вы разве не видите?

— Я все вижу, — не меняя тона, заметил старший патруля, которому для ровного счета не хватало еще трех задержанных.

Ловцов наконец сообразил, что зарвался, и сказал поспешно:

— Хорошо, я сейчас вам все объясню.

— Нет, — возразил старший патруля. — Мне объяснять вы уже ничего не будете, а популярно все расскажете помощнику коменданта.

* * *

Бруснецов к этому времени принял суточный развод наряда, обошел верхнюю палубу и, встретив на полубаке мичмана Ветошкина, к которому мирволил с тех самых времен, когда Ветошкин был у него старшиной команды, спросил почти по-приятельски:

— Как служба, старина?

— Да что служба, — нехотя ответил Ветошкин, невольно вытянув руки по швам. — Нас толкнули, мы упали. Нас подняли, мы пошли.

Бруснецов поморщился и глянул на Ветошкина укоризненно:

— А ведь хорошим ты мне дядькой Савельичем был.

— Так и с вами служилось в удовольствие.

— А теперь что? Сам постарел или лейтенанты не те пошли?

Ветошкин неопределенно вздохнул.

— Понятно, — промолвил Бруснецов. — Суханов, конечно, фрукт, им и командир недоволен. Но где прикажешь взять другого? Или ты думаешь, что другой придет лучше? Ошибаешься, старина. Так, спрашивается, какой же выход?

— Я выходов не ищу, — сказал Ветошкин. — Я служу.

— Плохо мы с тобой служим, если одного лейтенанта не можем научить уму-разуму.

— Научить можно того, кто хочет учиться, — возразил Ветошкин.

Бруснецов тихо присвистнул и оглядел Ветошкина с любопытством, как бы стараясь понять, не обида ли заговорила в нем, и вдруг подумал, что мичман на самом деле на что-то обиделся.

— Мы, старина, лейтенантов не выбираем. Каких пришлют, с такими и служить будем, — сказал он миролюбиво, — традиции флотские править. А традиции — это мы с тобой, тот же Суханов. Так что оставь свои обиды. Да и не Суханову ты служишь, а флоту. Суханов — малая пылинка в нашем большом деле. Помочь ему надо. Понял, старина?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, помочь Суханову. — Ветошкин усмехнулся. — Только помочь-то можно флотскому человеку, который, может, чего и не знает, чего-то и не понимает, но море любит. А если он любит море с берега, а корабль на картинке, то и прямая дорожка ему туда, откуда пришел.

— Пойдем-ка ко мне, старина, — неожиданно предложил Бруснецов. — Чайку погоняем. Может, до чего и договоримся.

* * *

Силаков в это время был уже на корабле и спрашивал едва ли не каждого встречного:

— Вы мичмана Ветошкина не видели? Вы мичмана не видели?

Он и в каюту к нему стучался, и в кубрик к себе забегал, даже в пост спустился — Ветошкин словно бы испарился. Наконец кто-то сказал, будто видел Ветошкина на пирсе в береговой курилке. Силаков бросился к трапу, но там его ловко перехватил вахтенный офицер.

— Голубь, а вы куда — в самоволку?

— Никак нет, я мичмана Ветошкина ищу.

— Так искать его надо не на берегу, а у старпома. Они вместе в надстройку заходили.

Идти к старпому Силаков робел, но иного выхода у него не было, он вобрал голову в плечи и несмело постучал в дверь.

— Кто там царапается? Входите! — грозно сказал Бруснецов, обретя свой обычный старпомовский тон.

Совсем оробев (или только сделав вид, будто перетрусил), Силаков вошел в каюту и, увидев там своего мичмана, заулыбался, поманил его заговорщицки пальцем. Этот жест сбил с толку Бруснецова, и он, не меняя голоса, спросил:

— Вы что же, пришли одаривать нас своей улыбкой?

— Никак нет, я мичмана своего искал, Ветошкина.

— Так, может, его следовало подождать в коридоре?

Положение получалось глупейшее: сказать прямо — значит, по мысли Силакова, выдать Ловцова, соврать — значит получить от старпома фитиль по полной норме, и Силаков опять заулыбался: