Ветры Босфора - [2]

И погнал турок. Атаковал головной отряд противника. Верткие фрегаты ворвались внутрь чужого строя. Ловко галсируя, палили картечью в гущу пехоты на палубах. На «султанах» больше суматошились, чем стреляли. Матросам мешали и солдаты, и кони, которые с берущим за душу ржанием рвались с коновязи, бросались в воду, сшибая людей. Корабли турок сначала сбились в бестолковую кучу. Потом развернулись и быстро побежали под защиту Суджук-Кале.

Кинсберген, справедливая душа, себе присвоил ровно столько славы, сколько стоил. С «Рапортом» в Петербург послал лейтенанта Казарского. А там лейтенанта не в Адмиралтейство пригласили, а к самой императрице. Хитрая, императрица любила хитрых. Смелая, любила смелых. Захотела увидеть моряка, которому победой обязана. Да, может, самого его произвести в капитаны?

Адмиралтейские дрожки подвезли лейтенанта из заштатной Донской флотилии, и города-то большого до прибытия в Петербург не видевшего, к роскошному подъезду Зимнего дворца. Рядом - сопровождающий, чин адмиралтейский. Мундир белый. Один хруст от него. Подбородок подперт жестким воротом. Золота на фуражке, на обшлагах - что росписи на дворцовых стенах.

Едва сошли с дрожек-дверь дворцовая, как по Божьему повелению, сама собой распахнулась. Перед моряком предстал Скороход, - огромный детина, тоже весь в золоте и лентах. Такое у него звание было, - придворный скороход. Караульные солдаты вытянулись в струнку. Караульный офицер отдал салют. Придворный скороход поклонился прибывшим, и два диковинных страусовых пера закачались у носа моряка.

А дальше пошло наваждение, пострашнее боя, пушечной пальбы и горящих парусов.

Наверху, на лестничной площадке, опять же сами собой растворились двустворчатые двери.

Рядом со Скороходом встал Гоф-Фурьер.

Двери распахивались, помутневшему взору моряка открывалась зала за залой. Упитанные, увешанные лентами люди в париках присоединились к Скороходу, Гоф-Фурьеру. Какой-то Чиновник Церемониальных Дел. Потом второй Чиновник Церемониальных дел. Потом сам Церемониймейстер, потом Обер-Церемониймейстер. Громовые голоса что-то провозглашали. У растерявшегося моряка грохотало в ушах, как на палубе в шторм. Он ничего толком не видел, ничего толком не слышал. И когда наконец распахнулась последняя дверь Залы Аудиенции, Обер-Церемониймейстер отступил по всем правилам в сторону. Моряка подтолкнули к трону. В глазах его все дрожало, словно пелена подернула их… Он понимал, что видит царицу, ее корону, ее украшения. Ему что-то говорили… Но он сползал на руки адмиралтейского чина…

Кто- то из ревнивого, охочего до наград окружения Екатерины шепнул ей на ухо: «Пьян, ваше величество… Эти моряки… пьют…»

Императрица брезгливо сморщилась. Махнула ручкой… Выволокли лейтенанта Казарского из царских аппартаментов, вышвырнули вон из дворцовых палат.

На том карьера моряка Кузьмы Казарского кончилась.

Отставку дед принял там же, в Петербурге.

Запил.

До конца жизни грубиянствовал, никого не чтя. Да поздно… Через двенадцать лет умер. А сын его, после второго бракосочетания вдовы, стал Мацкевичем.

С тех пор прошло пятьдесят лет.

Лейтенант Казарский, моряк совсем другой эпохи, николаевской, в мыслях много раз проходил страшный, гильотинный путь своего предка. Все вызнал: всех этих придворных сановников, - скорохода, гоф-фурьера, церемониймейстера… Обида кривила тонкие губы. Лицо бледнело. Молодой Казарский смелость в баталиях ставил превыше дворцовых ласковостей.

Он положил себе, никогда ни у кого этих самых ласковостей не искать. Мужчины-Казарские ничего так не хотели, как еще раз суметь подняться на палубу, еще раз поискать судьбы в море. Александру единственному - после деда - повезло.

Шла очередная русско-турецкая война.

Суджук- Кале, за который сражался дед, уже русская крепость. Под огнем русских батарей последняя крепость на северном берегу Черного моря, Анапа.

Флот воевал храбро.

Флот жил под неусыпным вниманием царя. Каждое утро царь принимал военного министра по делам Адмиралтейства Моллера и выслушивал его. Знал всех командиров всех кораблей. Ни один перевод с Черного моря на Балтику не проходил без его ведома. Ни одного недоросля-волонтера, даже храброго, не определяли в гардемарины без высочайшего соизволения.

После темных столичных событий 14 декабря 1825-го года Николай уповал на дисциплину. Сам работал с 6 утра до полуночи и неусыпно следил, чтобы все все положенное выполняли.

Флот выполнял.

Казарский, обдумывая злосчастную судьбу деда, говорил себе: гра-ницы есть у государства, но есть они и у человека. Каждый человек - сам себе империя. И должно ему оберегать свои человеческие границы так же любовно, как оберегаются государственные. Он не питал никакой личной вражды к туркам, с которыми воевал. Но твердо считал, что северный берег Черного моря не должен быть турецким. Как пришли османы сюда с кровью и огнем в XIV вехе - так пусть с кровью и огнем будут отсюда вытеснены. Им - южный берег Черного моря, славянам - северный.

Тут отступать нельзя.

А раз дело божеское, святое, то и исполняй свой долг.

Он не хотел, как его дядюшка, тупить всю жизнь перья в канцеляриях. Он не хотел, как отец, вконец обнищавший дворянин, быть управляющим у графа.