Ветеран - [9]

Почти сразу же открылась дверь в спальню. Потом я услышал, как часы на университетской башне отбивают последние удары: одиннадцать… двенадцать…

Затем… А затем ничего не было. Совершенно ничего. Все страхи, все наваждения внезапно оставили меня. Появилось ощущение, что я остался в квартире один. Совершенно один. Я чувствовал это всеми фибрами своего существа.

Некоторое время, наверное, минут пять, я не шевелился. Потом закрыл дверь и отправился искать свечу, чтобы осмотреть квартиру.

Никаких следов Макса. Я, разумеется, знал заранее, только подходя к спальне, что его там уже нет. Но я ничего не знал о его судьбе и совершенно не представлял, какие последствия могла иметь для него моя слабость. Я рухнул в постель и заплакал. Через некоторое время я погрузился в сон.

* * *

На следующий день я встретил управляющего и сказал ему о неполадках с электричеством.

— Я знаю, — проворчал он, странно поглядывая на меня. — Утром я уже заменил предохранители. Но такое я видел впервые — у коробки с предохранителями не осталось ни одного целого стекла, а все металлические детали внутри расплавились.

Вечером я получил послание от Макса. В конце дня я обычно гуляю в парке, и в то время, когда я сидел на скамейке на берегу пруда, я внезапно почувствовал, что у меня на груди кармане очутилось что-то обжигающее. Сначала я подумал, что мне за воротник упала горящая сигарета, но тут же понял, что сильно нагрелся внутренний карман куртки. Это был тот самый листок зелёной бумаги, который оставил мне Макс; сейчас над ним поднималась тонкая струйка дыма.

Я развернул листок и прочитал несколько фраз, написанных торопливым почерком. Дымок шёл от букв, которые чернели на глазах.

«Я подумал, что тебе будет приятно узнать, что всё закончилось хорошо. Однако, при этом мне порядком досталось! Но теперь всё позади, я присоединился к своим ребятам. Надо сказать, что это произошло очень своевременно. Спасибо тебе — ты послужил мне в этом деле отличным арьергардом!»

Текст был написан той же рукой (или нужно было сказать: той же мыслью?), которая накануне нацарапала на этой бумаге обращение сверху и поставила внизу подпись.

Бумага разом вспыхнула. Я отбросил её в сторону, и двое мальчишек, возившихся поблизости с корабликами, с подозрением уставились на меня. Я смотрел, как бумага горит, чернеет, превращается в пепел и рассыпается в труху.

Я кое-что понимаю в химии, во всяком случае, достаточно, чтобы представлять, что бумага, пропитанная влажным белым фосфором, воспламеняется, как только высохнет. Точно так же я знаю, что есть много рецептов чернил для тайнописи; текст, написанный этими чернилами, проявляется только при воздействии на бумагу тепла — это называется химической тайнописью.

И, наконец, есть способы писать текст на расстоянии — телеписьмо, как я это называю. Таким письмом, написанным на расстоянии, является, к примеру, обычная телеграмма.

Возможно, существуют какие-то другие процессы, позволяющие соединить два первых, то есть, химическую тайнопись, проявляющуюся на расстоянии при воздействии мыслью на написанное… Возможно, расстояние может быть как угодно большим.

Я ничего не знаю об этом. Не знаю, вот и всё, что могу сказать. Когда я вспоминаю последний вечер в компании с Максом, в памяти возникают детали, в которых теперь я уже не могу быть полностью уверен. Но есть и другие моменты, в реальности которых у меня нет ни малейших сомнений.

Когда Вуди, Лейтенант или кто-нибудь другой из нашей компании спрашивает меня: «Ну, а Макс? Есть новости от него?» — я ограничиваюсь тем, что пожимаю плечами. Но если они заводят разговор о каком-нибудь сражении, когда им приходилось прикрывать тылы отходящих частей, или о любых других действиях арьергардного отряда, в которых они принимали участие, мне сразу вспоминается другой случай, когда нужно было задержать противника. Это мой случай. Я никому и никогда ни слова не рассказывал об этом, но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что я действительно провёл целый час в арьергардном бою, прикрывая отступление друга.