Ветеран Цезаря - [43]

— Вот это новость! — воскликнул я. — И Диксип в Сицилии! Почему же ты молчал? Диксип там же, где и Стробил, Но каким образом они узнали друг о друге? Или все негодяи объединились против меня — Диксип, Волумний, Стробил?! В Сицилию! Скорее в Сицилию! — крикнул я.

Лувений никак не реагировал на мои выкрики. Повернувшись, я увидел, что он дремлет, уронив голову на край стола.

Уже светало. Проснулись ласточки. С печальным щебетом они проносились над кровлей. И порою из-за кирпичной ограды доносилось дыхание моря. Оно наполняло меня мудрым спокойствием. Оно звало меня к странствиям. В горестных воспоминаниях я находил радость и ждал от жизни новых чудес.

Глава пятая

Бодрый Фавоний наполнил паруса, и, вздрагивая, как нетерпеливый конь, наша «Фортуна» неслась вперёд.

От Брундизия до Сиракуз день пути. Но по доброму ветру мы придём до заката. Так уверял Лувений, успевший всё увидеть и обо всём разузнать. Я оставил его с вещами, а сам поднялся на корму.

Справа по борту тянулся древний, как сама история, берег. Здесь проплывало исхлёстанное бурями судёнышко Одиссея. Скиталец Эней с надеждой во взоре вглядывался в очертания холмов, в узоры речек и ручьёв. Не эту ли землю ему присудили боги? Здесь бороздили волны триеры Алкивиада и Пирра, гаулы Ганнибала. Пучина времени поглотила их навсегда, оставив лишь короткий всплеск имён.

Всё ближе и ближе Этна. Она развёртывалась перед нами, как чадитанская плясунья, показывая то загорелую грудь, едва прикрытую зелёной туникой, то ослепительно белую головную повязку. Есть ли где-нибудь гора более величественная и загадочная? Перед нею меркнет Кавказ, где прикован Прометей. Её вершина покрыта снегом, а в груди пылает вечный огонь. Не так ли и наша жизнь соткана из противоречий, рождающих взрывы страстей?

Судьба разбрасывает людей, как песчинки во время вихря. Она воздвигает между любящими каменные стены, разделяет их морями. Но не помешали завистливые боги Алфею соединиться с Аретузой. Юноша превратился в речной поток и пронёсся среди морской пучины от берегов Элиды к Сиракузам. Моя Формиона! Может быть, и нас соединит чудо?

Мысли мои были прерваны топотом и беготнёй корабельщиков. Я не сразу понял причину переполоха. Лишь оглянувшись, увидел примерно в миле от нас флотилию кораблей. Они шли двумя ровными рядами. Миопароны! Мне ли их не узнать?!

Потом, в Сиракузах, грек-кормчий хвастался, что только благодаря ему мы избежали гибели. Но я думаю, что заслуги кормчего невелики. Пиратам просто было не до нас. Они преследовали группу кораблей. Мне удалось их сосчитать: семь трирем и одна квадрирема. По оснастке нетрудно понять, что это военные корабли. Мой Геркулес! До чего мы докатились! Боевые суда бегут от миопарон, как кабаны от гончих. На какую помощь рассчитывать купцам? Им остаётся только платить пиратам дань!

Тут я вспомнил о Цезаре. Будь он на месте римского наварха, дела бы пошли по-другому. С верхней палубы квадриремы можно закидать пиратов копьями и стрелами, а им не забросить свои абордажные мостки на такую высоту. Другим же судам надо пристроиться к квадриреме клином. Тогда не страшна и сотня миопарон. Но квадрирема уходит. Её не догнать. Триремы отстают. Вот они повернули к берегу. Они хотят выброситься на камни. Почему они бегут? Почему не дают боя? О чём думают навархи?

Я засыпал этими вопросами кормчего. Он стоял на ящике с канатами. Оттуда было лучше видно побережье, уходящее к югу, где виднелся лиловеющий мыс Гелор.

— А как им сражаться? — отвечал кормчий, не поворачивая головы. — Веррес распустил половину команды.

Где я слышал это имя? Постой! Да это имя претора, подписавшего купчую: Гай Веррес.

— Кто это Веррес? — спросил я, сделав вид, что не слышал о Верресе.

Кормчий бросил на меня удивлённый взгляд.

— Ты не знаешь охранителя и защитника нашей провинции, грозы пиратов, покровителя торговли?

В тоне, каким были произнесены эти слова, чувствовалась ирония. Трудно было понять, к кому она относится: ко мне или к Верресу. Я растолковал греку, что живу в маленьком городке, где не всегда известно о сенатских назначениях.

До утра мы прятались в бухточке. За мысом поднимался чёрный столб дыма. Море полыхало, освещённое багровым пламенем. Пираты торжествовали победу. Флот провинции был сожжён. Лувения это, кажется, радовало. Во всяком случае, я никогда ещё не видел его таким весёлым.

Ещё до полудня мы вышли в узкий пролив. За ним открывалась обширная бухта, опоясанная храмами, портиками, лавровыми рощами. Строения поднимались уступами, как зрительные ряды театра. А бухта была орхестрой[70]. Какие трагедии происходили здесь! Сиракузяне увидели гибель афинского владычества и афинской морской славы. Двести лет спустя здесь развернулось ещё одно грандиозное действие. Римские военные корабли были встречены искусством Архимеда. Тяжёлые камни вылетали из баллист. Огненные лучи, брошенные гигантскими зеркалами, воспламеняли мачты и паруса. Казалось, сами небожители вмешались в сражение, как во времена Гомера! Но ничто не могло остановить Марцелла[71]. Сиракузы пали. Римляне стали прочной ногой в Сицилии. А теперь потомки Марцелла спасаются бегством от пиратов!