Ветеран Цезаря - [25]

— Ты с ума сошёл! На улице чуть не схватил за руку незнакомую девушку! Это же оскорбление! Хочешь, чтобы нас здесь побили камнями?

— Оскорбление? — возмутился я. — Да ты видел её глаза? Я бросился к девушке, как бросился бы на помощь утопающему. Пойдём за ними. Узнаем, что с нею случилось.

Валерий отрицательно покачал головой:

— Незачем. Незнакомцу она ничего не скажет. А если что и случилось, то, очевидно, здесь. — Он открыл дверь конторы. — Что за женщины только что вышли отсюда? — спросил он управляющего, который поднялся нам навстречу.

— Жена и дочь одного нашего должника, — ответил тот. — Заметили, какая красотка? Дочка, конечно, а не мать. Мегадор нарочно дочь прислал, чтобы разжалобить и снова отсрочку получить. И долг-то у него был пустячный, а он всё оттягивал уплату, надеясь на смерть своей мачехи, а пока вносил проценты из доходов с именьица. А мачеха возьми да умри, не помянув даже имени его в завещании. Всё отказала юристу, который вёл её дела. Мегадор и остался на бобах. В прошлом году уж и проценты не заплатил. Видов на будущее никаких. Вот мы за долг именьице его и забираем. А он снова просит отсрочки: жить, видите ли, негде, платить за квартиру нечем. Тогда не влезай в долги! Я им так и сказал: либо имение ваше с торгов пойдёт, либо дочь.

— Что?!

Думая, что я не поверил, будто цена девушки окупит долг отца, управляющий стал убеждать меня:

— Она же красавица! И умна, говорят, и музыке обучена, и пению… Да на аукционе передерутся из-за неё!

— Ах ты пират! — крикнул я. — Продавать свободнорождённую! Где это видано? Сейчас же пошли к ним кого-нибудь известить, что мы запишем половину уплаченных процентов в счёт долга, а остальное разрешаем выплатить через год и процентов взимать не будем. — Видя, что он собирается возражать, я прикрикнул, как хозяин: — Беру это на себя. Не беспокойся. Ты получишь от компании приказ по всей форме.

Я потребовал долговую книгу и, пока Валерий проверял с управляющим, как погашается задолженность городской общины, я выписал всё касающееся займа Мегадора. Узнать об имени девушки я постеснялся.

Когда мы вышли из конторы, я спросил Валерия, почему он так мрачно усмехается. Разве я сделал что-нибудь плохое?

— Нет, — ответил он, — просто ты заблуждаешься, полагая, что волк добровольно отдаёт тебе ягнёнка, которого уже держит в зубах. А всадники (я говорю об откупщиках) хуже волков…

— Ты забываешь, что мой отец тоже был всадник и откупщик!

— Помню, мой Луций. Он был хороший человек и по своей воле не причинил бы зла ни одному живому существу. Он был добр даже к рабам. Но не к должникам! Что же ты думаешь: из-за той компании, членом которой был твой отец, мало людей продавали своих детей, а то и самих себя в рабство? Лишь бы спасти остальную семью. Страшнее этого нет ничего: теряешь защиту закона, человеческое достоинство, душу… Да, даже душу! Ты уже не человек, ты скот хуже вола: вол только работает, а ты должен выполнять любую гнусность, которую вздумает приказать тебе хозяин… Ты рассказывал, что Волумний сравнивает рост пшеницы с ростом процентов. Тогда я промолчал. Тебе это сравнение показалось остроумным… Но разве допустимо сопоставление пшеницы — благословения богов и денег — их проклятия!

— Зачем же ты согласился, чтобы мы работали в компании откупщиков?

— Тебе нужны были эти проклятые деньги, чтобы спасти мать. А что ещё ты мог бы делать? Наняться в войска? На войне можно разбогатеть. Но я слишком ценю твою жизнь, чтобы рисковать ею.

— Ну так я начну воевать с откупщиками, чтобы исправить зло, если его невольно причинил я или мой отец. И начну я с войны за эту девушку.

— Ты изучал историю. Вспомни, что произошло с претором Азелионом совсем недавно, уже после Союзнической войны.

— Азелиона убили в то время, когда он совершал жертвоприношение…

— Почему?

— Потому что он встал на защиту римских должников, опираясь на старинный закон, воспрещавший давать деньги в долг под проценты.

— Да. А он был претором и жрецом! И на него напали, когда он в священной, отороченной золотом одежде совершал возлияние в римском храме! Что же надеешься выиграть ты, не облечённый никаким саном юнец в провинции, где ни один закон не защищает людей от произвола?

— Не знаю. Только я решил прервать поездку и вернуться в Эфес. А там видно будет.

* * *

Мысль о девушке не давала мне покоя. Днём и ночью меня преследовало воспоминание о глазах, зовущих на помощь.

Я злился на себя за то, что не посмел пойти к её отцу там, в Патрах; злился на Валерия за то, что он мне этого не подсказал. Потом я начинал оправдываться перед самим собой; я ведь должен был поспешить с отъездом, чтобы привезти в Патры приказ, подтверждающий моё распоряжение!

Едва мы очутились в Эфесе, я побежал к Волумнию, даже не дожидаясь, пока Валерий составит отчёт о поездке.

Привратник сообщил, что хозяин в перистиле, что у него множество гостей, собравшихся по случаю возвращения из Рима Квинта Фадия. Я подумал, что этот эфесский богач привёз какие-нибудь новости, раз Волумний собрал гостей. Теперь пойдут разговоры на весь вечер! Досадуя на неожиданную помеху, я всё же присоединился к их обществу, надеясь, что урву минутку для разговора с Волумнием. При моём появлении присутствующие зашикали и замахали руками, чтобы я не мешал слушать. Волумний молча указал мне место возле себя и снова повернулся к Фадию: