Ветер западный - [68]

— Сара умрет? — спросил Картер. Он уже начал копать и глаз от лопаты не отрывал.

— Не знаю.

— Она решила, что хочет умереть.

— Недавно она говорила, что ей лучше.

— Недавно было да прошло.

— И то верно, — сказал я и прищурился, глядя на Картера сквозь дождевую дымку. — В чем дело, Хэрри?

Он воткнул лопату в землю, выпрямился:

— Она собирается признаться в убийстве Ньюмана, вот что. Она так сказала.

Я рассмеялся:

— Ну-ну.

— Хватит стоять тут и нукать, Джон Рив.

— Вот как? — спросил я. — И что прикажешь делать, Хэрри Картер? Стоять здесь и делать что?

Мы уставились друг на друга. У наших ног кудахтали голодные куры. Из низкой серой тучи моросил дождь, и все кругом промокло, отсырело. Я понял, к чему ведет Картер: лишь Бог ведает, откуда взялась болезнь Сары, коварная жуткая болезнь, и в загадочной смерти Ньюмана Сара увидела возможность покончить с этим. Ее жалкая жизнь, должно быть, казалась ей невеликой жертвой, гореть на костре не так уж страшно телу, сжигаемому изнутри изо дня в день. В чем только не признаются люди, когда они в отчаянии, на всякий случай. Предпочтительно навешать на себя как можно больше грехов: чем суровее наказание на земле, тем меньше времени ты проведешь в чистилище. Вот почему она успокоилась — ей не полегчало, и умиротворение не снизошло на нее, покоем ее наградил хитрый замысел. Картер понимал это не хуже меня. Он не спускал с меня глаз, сжимая черенок лопаты побелевшими пальцами. Куры вонзали клювы во что ни попадя. Одна из них больно клюнула меня в ступню.

— Никто не поверит ее признаниям, — сказал я.

— Поверят, если очень захотят.

— Никто не захочет.

— Разве? — Он резко отвернулся и теперь разглядывал улицу. — Любой, кто ищет убийцу, может и захотеть.

— Благочинный не жаждет казни, Хэрри. Он человек справедливый и знает так же, как и мы, что гибель Ньюмана с Сарой никоим образом не связана.

— Я ему не верю.

— Тогда поверь мне. По-твоему, я допущу, чтобы благочинный навредил ей?

Картер чуть склонил голову набок, настороженно, и я услыхал свой голос, зависший в воздухе, убедительный голос, исполненный сознания собственной правоты. Картер будто принюхивался к нему. Я подумал: когда он опять заговорит, он уже не назовет меня Джоном, или Ривом, или Джоном Ривом, он назовет меня “отче” — по нему было видно, сколь ему необходимо кому-нибудь поверить. Лицо человека, что взбирается на скалу и ногой тычет воздух в надежде найти уступ.

— Отче… вы точно знаете? — спросил он.

— Иначе я не стал бы об этом говорить.

Лопата вывалилась из его рук, и рядом с ней приземлился дрозд, непрестанно вертевший головой в поисках червей. Опустив руки, разжав кулаки, Хэрри смотрел на дом.

— Может быть, она поправится, — попробовал я привнести жизнерадостности. — По-настоящему неизлечимым не хватает сил, чтобы распорядиться своей смертью. К тому же она молода. Недавно она прочла литанию Пресвятой Деве без единой запинки.

Ладони Картера вновь потянулись к лопате, и дрозд улетел — вряд ли Картер заметил его. Выдернув лопату из земли, он изготовился копать.

— Это подождет, — сказал я, и он обернулся ко мне. — Ступай домой.

Картер кивнул, бросил лопату. Он и не думал упрямиться: парень выдохся.

* * *

Отче, по моей вине сегодня утром повозка перевернулась; отче, я употребил имя Пресвятой Девы всуе; я только что переспал с женщиной, не моей женой, и не в первый раз; я говорил с набитым ртом; я проспал; я не удержал дружбана Фина Бракли над канавой с говном, и он туда упал; я швырнул камнем в птицу; мне стыдно, оттого что вы видели, как я блюю в кустах; я нашел яйцо с двумя желтками и съел его, ни с кем не поделился; я потерял мой талисман — гнутую монетку; у меня было муторно на душе; сегодня я переспала с мужчиной, не моим мужем, такое и раньше бывало много раз; я придавил камнем паука, он походил на дьявола, могло ли это привести к смерти Томаса Ньюмана?; нас было тринадцать, когда мы сели за стол, и не могло ли это стать причиной смерти Томаса Ньюмана?; благочинный говорит, что Господь признает всех нас виновными в смерти Томаса Ньюмана, если кто-то один не покается. Это не мог быть я, отче? Не из-за меня он умер?

* * *

Разожгли очаги, и Оукэм уселся ужинать. Воздух состоял на одну треть из воды, на другую треть — из вредных духов и на треть из дыма, и от этого дыма исходил аромат курятины и свинины. Сегодня рагу было настоящим, хотя и пришлось попотеть, готовя мясо, заваривая мучное сусло, а дождь все лил, и ветра не было совсем. Легкие будто в корыте вымочили. И после ужина — в котором я себе отказал — все двинулись к мельничной запруде, как было заведено у нас в Прощеное воскресенье, и столкнули на воду легкую весельную лодку, привязанную к колышку на берегу.

Среди оукэмских мужчин выбирали по росту и размерам: Джон Хадлоу был на полголовы ниже, чем надо; Оливер Тауншенд немного повыше, но больно уж упитанный; Моррис “Малявка” Холл маловат по всем статьям, с ним и возиться не стоило; по тем же статьям Роберт “Бочка” Танли чересчур велик, его тоже долой; Джон Фиск очень уж сутулый, и не знаешь, как его измерить; Дэвид Хиксон подходил по росту, но чрезмерная костлявость портила все дело, а что до Адама Льюиса, он был настолько пьян, что ему и на твердой земле на ногах не устоять, не говоря уж о шаткой лодке. Роберт Гай казался наиболее годным для испытания, он был чуть толще меня во всех частях тела, но когда мы с ним сели спина к спине, выяснилось, что он также чуть ниже. С общего согласия Гая дали мне в пару и решили, что лучше и придумать нельзя: будучи нашим деревенским старшиной, Гай, конечно же, ровня мне, священнику. Он и по весу должен быть мне равен, и кому, как не ему, нашему счетоводу, знать, как уравнять все что угодно.