Ветер Занскара - [4]

С чего это у меня началось? С того момента, когда я понял. Понял что? На этот вопрос ответа у меня нет. Очень долго пришлось бы объяснять, да и объяснить в обычных словесных понятиях я бы не смог. К тому же сам не все понимал. Мне было четырнадцать лет, я тяжело заболел. Никому не интересно название моей болезни, поэтому лишь отмечу, что это было заболевание крови. Настолько серьезное, что я должен был умереть. Собственно, все к тому шло. Я долго был в беспамятстве. Тот случай, когда говорят: «Сознание отключилось». Если бы только сознание, могу возразить я сейчас. Я словно падал в какую-то черную дыру и растворялся в ней. И вдруг я увидел этот фиолетово-золотистый свет, который постоянно вижу теперь. И мою умершую бабушку увидел. Она умерла за три года до того, как я заболел, так что я ее еще хорошо помнил. Это была бабушка, я ее отчетливо видел. И в то же время это была не она. Словами этого выразить нельзя. Она была гораздо значительнее и серьезнее и неизмеримо более мудрой, чем в этой (или в той?) жизни. В общем, я не могу выразиться: «Бабушка мне сказала». Она — та вечная, мудрая женщина — сказала: «Коля, тебе еще рано.» Она не сказала: «Тебе рано сюда» или: «Тебе рано умирать». Опять-таки она и не говорила вовсе — я не помню, чтобы губы ее разжимались, слова, прозвучавшие в моем сознании, как угодно можно определить.

Итак, во мне прозвучало: «Ты не должен». А я в свою очередь задал вопрос: «Баб, а как?» И она мне ответила: «Надо подольше удержать это небо». Мне стало очень грустно. Я понимал, что не могу удержать это небо. Оно стало блекнуть, темнеть, бабушка тоже стала куда-то уходить. Но в моем сознании возникло: «Ты сможешь.» И мне стало трудно, как не бывало никогда в жизни раньше, как не бывало трудно здесь впоследствии. Но небо появилось снова. Золотистый свет все прибывал. Потом пришли облегчение, усталость, покой. Не помню, сколько длилось это состояние, но я начал испытывать беспокойство, и беспокойство было предметным, смысл его укладывался в определенную формулу: «Как там мама? Она так долго ждет меня.»

Свет усилился и неожиданно преобразился в молочно-белый. Я увидел полутемное помещение, блеск никеля и стекла, зажимы, трубочки... Вспомнилось все, что было до того, как я провалился в забытье. Но отчетливо помнилось и видение: фиолетово-золотистый свет, вечная женщина с внешностью бабушки, с седыми мягкими волосами. Я помнил, что остался жить в' этом мире, в этой действительности, однако  приобрел   некую  спокойную уверенность...

Я начал заниматься спортом. То есть, не то чтобы сразу по выздоровлению. Обычно рассказывают: «В детстве я был хилым, все меня обижали, и вот однажды я сказал себе...» Именно однажды. То есть, в понедельник такого-то числа такого-то месяца записал на дверной притолоке: «Начинаю новую жизнь» и принялся за строительство своего тела. После того, как я выкарабкался из болезни, и до этого дня прошло года два. Я и в самом деле был тощим, при росте мет восемьдесят весил всего шестьдесят пять килограммов. Ленька Шаврин из нашего класса всегда говорил: «Тебя, доходягу, только в стройбат и возьмут, как отбракованного. Или в железнодорожные войска — шпалой». Ну, понятно, длинных и тощих наряду с «фитилями», «шнурками», «сосисками» зовут еще шпалами. И это еще не самые обидные прозвища.

Я стал охранником в фирме «Оникс», хотя скорее мое амплуа можно назвать «человек прикрытия», а если быть предельно точным, то телохранитель.

Уже через два дня после того, как в мою трудовую книжку девица из канцелярии Гладышева влепила штамп с надписью «Оникс», я принял участие в переговорах. Переговоры происходили в квартире жилого дома, снятой под офис. На двери квартиры не было таблички с номером, как не было и названия фирмы. Собственно говоря, слово «фирма» подходило к группе собравшихся там мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет не больше, чем термин «сервисное обслуживание» относится к при-вокзальной проститутке. Ребята в кожаных куртках, с прическами в стиле пятидесятых, оглушительно пахнущие дорогим одеколоном, лишь первые секунды пытались изображать официальность речи (о ее литературной правильности говорить не приходилось), потом они соскользнули на арго пивных и подворотен, на «феню», «суржик» или как это еще называется. Лет пять-семь назад эти парни в лучшем случае сбывали состряпанные где-нибудь в Польше «полу фирмовые» шмотки. Теперь они воровали по-крупному, перепродавая листовой металл, сигареты, кофе, лес и бензин.

Предметом данных переговоров являлась облицовочная плитка. Естественно, интересы сторон пересекались, соединялись, сталкивались в главном пункте — в цене. Рисковый Гладышев пошел на эту встречу лишь потому, что чуял капитальную наживу. У него в офисе был факс и телекс, ему звонили директора госпредприятий, выпускавшие продукцию на сотни миллионов рублей, шушера вроде этих хамов в «коже», толкалась у него в приемной, не смея ослушаться секретаря Свету двадцати лет от роду и удручающе тупую. Очень даже могло быть, что плитка краденая.

Но меня деловая сторона мало интересовала, хотя я механически все отмечал. В этой квартире, интерьер который смахивал на притон, мне было скучно. Конечно, пара ребят из персонала фирмы-партнера на человека субтильной нервной конституции произвела бы впечатление устрашающее своими шейными, грудными, дельтовидными мышцами, а также мышцами двуглавыми и трехглавыми, сиречь бицепсами и трицепсами. И физиономии у них были злодейские. Но они являлись типичными «рыжими клоунами» из дешевых боевиков, чья функция заключается в том, чтобы подчеркивать превосходство положительного героя и в ста случаях из ста безнадежно проигрывать в финале. Похоже, они совсем не отдавали себе отчета в том, как смотрятся со стороны. Их вводила в заблуждение реакция дилетантов. А к последним, увы, относился и Гладышев, хотя он и считал себя психологом, свободно ориентирующимся в потемках чужих душ.