Ветер Занскара - [3]

—           Какой, вы говорите, номер? — теперь уже тон господина Гладышева бесстрастно деловит, хотя процентов пятьдесят вероятности он оставляет на шизофрению или непонятный авантюризм пришельца. Я повторяю, он записывает на листке плотной мелованной бумаги. Теперь приходит время второй стадии недоверия, базирующейся на тех самых пятидесяти процентах.

—           Вы отобрали обрез?

Процентов девяносто вероятности, что он занимался каким-нибудь силовым видом спорта, скорее всего, борьбой. Крупно костный и упитанный господин директор ставит под сомнение мою способность не только отобрать у кого-либо обрез, но и вообще противостоять человеку, чей вес хоть немного превышает пять пудов. Вес господина директора значительно больше и ему очень хочется проверить меня на излом, изгиб, кручение, растяжение и, может быть, даже на срез. Да, он мог заниматься только борьбой.

—Я так понимаю, что вы не верите в историю с обрезом? — спрашиваю я господина Гладышева.

—Нет, почему же...— тянет он. Ему все больше хочется побороться с наглым молодым человеком, неизвестно каким образом проникшим в его роскошный кабинет. Единственным сдерживающим фактором является сомнение Гладышева в моей психической полноценности. Но наконец он отметает и этот последний барьер.

—Вот что,— говорит он, и глаза его блестят. Он вообще порядочный хитрован, как я начинаю понимать.— Вот что: я возьму тот карандаш, как будто это нож, а вы попытайтесь его у меня отобрать.

Заводной босс стремительно выхватывает из пластмассового стаканчика цветной карандаш размером с городошную биту и быстро выходит из-за стола на свободное пространство. Я, естественно, на этом пространстве как стоял, так и стою, сесть Гладышев забыл мне предложить.

Я отмечаю, что одет он в новые синие джинсы, но не в какую-то пошлую «Мальвину», а в нечто достаточно благородное из толстого «коттона», обут же в роскошные коричневые мокасины. Эти мокасины легко и неслышно порхают по ковру — Гладышев не чувствует себя обремененным собственным центнером с лишним. Он крепко держит кончик карандаша в своей мощной волосатой ладони, делая им размашистые движения перед собой. Да, все правильно, г-н директор принадлежит к человеческим особям типа атакующего, нахрапистого, таким уж он уродился, такова его карма. Вот Гладышев изобразил карандашом в воздухе широкий полукруг справа налево, едва не чиркнув кончиком по моему подбородку (такой может не только чиркнуть, сомневаться не стоит), а я делаю обеими руками движение вслед за его рукой, скольжу ладонями сначала по локтю, потом по толстому, напоминающему бревно предплечью, .разгоняя руку с зажатым в ней карандашом еще больше, заставляя ее описывать более широкую дугу.. Теперь захватить запястье обеими руками покрепче, быстрый оборот на месте на носочках, руку г-на директора по дуге с ускорением вниз, и вот он летит на спину, предварительно отсалютовав локтем в потолок и коснувшись кулаком своей правой лопатки. Разумеется, он роняет карандаш-исполин еще до того, как касается спиной и плечами пола. Полученная в молодости физическая подготовка и остатки координации позволяют ему прокатиться по ковру, задев по пути стул, отчего тот с грохотом соприкасается со столом. Хорошо, если на звук прибежит секретарша, хуже, если малый из коридора перед приемной, у него под курткой наверняка спрятан «макаров». Только пальбы здесь не хватало.

Но, к счастью, двойная дверь кабинета хорошо поглощает шум. Или секретарша не придала никакого значения звукам, доносящимся из кабинета шефа. Гладышев встает с ковра уже у стены. Вид его скорее выражает крайнее любопытство, чем смущение или, тем паче, негодование. Гладышев оптимист, умеет владеть собой, но он не совсем понял, что же такое с ним случилось. А, если выражаться точнее, он совсем ничего-*не понял.

—Хм, как это у тебя получилось? Еще раз можешь изобразить? Я ведь сам в молодости вольной борьбой занимался, по первому разряду работал.

И здесь он пытается сравнять счет очков — его шваркнули об пол, он моментально переходит на «ты» ничтоже сумняшеся предполагая, что я по-прежнему буду говорить ему «вы».

—           Будем считать, что получилось это у меня экспромтом, во второй раз так уже не получится,— сухо отвечаю я.— Если вы записали номер машины, то мою миссию можно считать завершенной.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

—           Погоди минуточку.

Тон его деловит и подразумевает строго вертикальную субординацию. Он лет на пятнадцать старше меня, к тому же вон какой начальник, так что и в мыслях просто не держит, что должен поступать и говорить иначе.

—           Послушай,— говорит он.— У меня к тебе предложение. Мне охранник нужен... Ты видел — там у меня на входе сидит бывший омоновец. Еще один уволился...

Сон длится долго. Там «на поверхности», то есть, в обычной жизни, где время измеряют посредством сравнений с циклами в механических или электронных устройствах, может пройти одна минута, а здесь... Нельзя сказать, что здесь время течет медленнее. Похоже, здесь его вообще не существует.

Небо не голубое, а золотисто-фиолетовое. Источник света, конечно, Солнце, но я ни разу не видел его здесь. Оно где-то за горизонтом, лучи его отражаются или преломляются таким образом, что равномерно освещают все пространство. И я способен осмысливать все происходящее здесь. Ну, вспомните: вам снился страшный сон, а вы говорили себе — нет, это не на самом деле, я сейчас проснусь. И иногда удавалось проснуться. Но для этого приходилось делать усилие, похожее на то, когда надо поднырнуть под какую-то преграду, уходящую глубоко в воду, чтобы вынырнуть с другой стороны. Вы погружаетесь, погружаетесь, легкие и сердце кажется сейчас разорвутся, в голове позванивает — а затем устремляетесь вверх, зеленоватый свет становится все ярче, и вот перед вами голубое небо и сверкающая гладь воды. А выныривая из омута кошмара, замечаешь будильник на столе, узор на занавеске, солнечный луч на стене...