Ветер в твои паруса - [17]

— Нет…

— А в цирк?

— Не надо. Терпеть не могу дрессированных животных… Давайте лучше поедем на выставку собак, это недалеко. Вы любите собак?

— Издали, — признался Павел. — Они меня почему-то кусают.

Выставка была в Сокольниках. Павел сроду не видел столько собак сразу: они стояли, лежали, бегали, рвались с поводков, рычали и повизгивали — огромные волкодавы и крошечные, почти игрушечные болонки, важные доберман-пинчеры и элегантные колли — это была поистине демонстрация собачьей гвардии.

Нина на глазах преобразилась. Она стала собачницей, фанатиком. Она уже больше ни на что не обращала внимания, отмахнулась, когда Павел предложил ей мороженое; она, казалось, вообще забыла б его существовании, останавливалась возле каждого пса, заговаривала с хозяевами на каком-то особом языке собаководов, потом подошла к свирепой овчарке, и Павел зажмурился, когда Нина стала гладить эту оскаленную крокодилью морду, — он уже слышал хруст костей, но страшная собака вдруг кротко подала Нине лапу.

Свихнутая девчонка, подумал Павел, но тут же решил, что так и должно быть, потому что Веня тоже очень любил собак, хотя в отличие от сестры ничего не понимал ни в родословных, ни в экстерьере, путал таксу с легавой и всегда подчеркивал, что он любитель, а это значит любить собак, а не свое отношение к ним.

Павел вспомнил, как Веня однажды переругался со своими друзьями-полярниками на острове Врангеля. Собак на станции было много, и Веня, на два месяца прикомандированный к полярному отряду, скоро знал их в лицо: ему нравилось, что ребята относятся к ним очень по-свойски, без обычной снисходительности хозяев, но потом кто-то намекнул ему, что если он хочет, то может выбрать себе пса по душе и сшить из него шапку. «Они ведь для того у нас и живут. Для того кормятся. Унты из них шьем, рукавицы. Очень хорошо греет друг человека».

Венька вспылил и сказал, что из собак можно шить рукавицы, но не из тех, с которыми ты дружишь. Он бы, например, не мог дружить с овцой, обреченной на шашлык. Это подло.

Ему сказали, что он идеалист, и в знак примирения подарили щенка, который скоро вымахал в здоровенную псину. Веня увез его в Москву.

Нина, словно отгадав его мысли, сказала:

— Почему вы не спросите о Тумане? Он в прошлом году умер от старости.

— Да, знаете… Просто думал, что есть поважнее темы. Я его помню. Самодовольный такой был кобелина.

Нина покачала головой.

— Собака не может быть самодовольной. Самодовольство — когда ты стоишь посередине мира, и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура… Помню, однажды я очень поздно вернулась домой, мама, конечно, нервничала, и Туман весь вечер ее успокаивал, развлекал, даже на задних лапах ходил, чего никогда в жизни по гордости своей не делал, а потом принес ей свою миску с кашей… Вы не смейтесь, это для собаки жертва. А когда я вернулась, он со мной целый день не разговаривал.

— Скажи на милость! Вот уж не думал… Ведь просто дворняга. Был бы хоть породистый.

— Вы знаете кто? — сердито сказала Нина. — Вы — расист! Честное слово. Мне, например, плевать, какая порода, я друзей по происхождению не выбираю. Я дворняжек люблю. И не люблю утилитарного отношения к животным. Ах! Сенбернар людей спасает! Ну пусть… А какой-нибудь Тузик просто вас любит и не требует ничего взамен.

— У вас, я вижу, целая философия.

— Да нет, какая философия. Просто по отношению к животным люди ведут себя как спесивые хозяева планеты, ни больше ни меньше… Наш сосед, из тех, кто вечно ходит в скептиках, говорит, что люди растерялись от одиночества и потому готовы принять в свою мыслящую семью даже дельфинов. Это, видите ли, ему обидно. Его это унижает.

— А вы сами-то верите, что дельфины… Ну, грубо говоря, разумны?

— В науке нет слова «верю». Скажем так: я считаю это возможным.

— Но ведь это отрицание дарвинизма. Это, если хотите…

— Ну-ну, смелее! — подсказала Нина. — Смелее отыщите для меня определение. Дарвинизм — всего лишь метод, которым надо уметь пользоваться. Если мы верим в обитаемость миров, то не пора ли задуматься: не космическое ли это явление — разум? А раз так, то почему же только человеку быть разумным?

Павел посмотрел на нее с интересом. Если говорить честно, ему и самому нравилось верить в снежного человека, и в обитаемость миров, и в то, что разум — понятие куда более сложное, чем мы привыкли об этом думать по школьным программам.

И Венька тоже верил. Иначе бы он не полетел на Теплое озеро.

— Логика в этом есть, — сказал Павел. — Есть логика. Только…

— Только, пожалуйста, не начинайте, со мной спорить, — рассмеялась Нина. — Я всего лишь за хорошее отношение к животным. Веньку вот собаки не кусали. А вас кусают. Почему бы это?

— Я все понял, — сказал Павел. — Я буду любить собак. Всяких и разных. Я привезу вам с острова Врангеля самую лучшую лайку.

— Вы хотели сказать — из Ленинграда?

Они уже прошли всю выставку. Нина подобрала под старым кленом охапку красных листьев, стояла, прижав их к груди, и Павел откровенно залюбовался ею — не женщиной с охапкой листьев и не девочкой в коротком, словно еще школьном, платье — он вдруг увидел в ней необыкновенно точное сочетание по-детски припухлых губ и спокойных, очень внимательных глаз, растерянности и силы; сочетание девчонки, сидящей на корточках перед волкодавом, и взрослой женщины, в которой угадывались прямота и решительность Веньки.