Ветер удачи - [114]

— Да я не о том, — с досадой вырвалось у Кешки. — Ведь ей было больно!

— А кому не больно? Муравьям, когда их топчут, тоже больно, — возразил Миша. — Искусство — зеркало жизни, коварное отражение, с которым ты сейчас пытался вступить в поединок. Там все как в натуре и в то же время все наоборот. Правая рука становится левой, левая — правой. Разве ты не заметил, что враг твой левша. А левша очень опасный противник.

— Это уж как посмотреть, — засмеялся Василь Сергеич. — Все мы видели, как лихо Миша расправился с Серопом, то есть с доном Диего, когда они дрались там, у скал. Так вот, чтобы ты знал: шпагу в руках Миша держал третий раз в жизни…

— Положим — четвертый, — самолюбиво поправил герой фильма.

— Пусть четвертый, — согласился Василь Сергеич. — А Сероп, между прочим, мастер спорта по фехтованию. Такое увидишь только в кино.

— И вообще, — махнул рукой Миша, — самый умный человек, которого я встречал, имел фамилию Дураков.

На следующее утро Кешка проснулся раньше всех в доме и по обыкновению выбрался через окно на улицу. Небо было туманным и серым, так что могло показаться, будто по пыльным листьям вот-вот зашелестит дождь. Зачерствевшая, истосковавшаяся по влаге земля как благословения ждала спорого обильного ливня. Без всякой цели Кешка побрел вниз по улочке в сторону моря. В старые времена можно было бы половить желтопузиков, но теперь он знал: в жизни его что-то изменилось и уже никогда не будет так, как было прежде.

Возле домика, похожего на вылупившегося птенца, он остановился. Окно в комнату было открыто, а на подоконнике стояла знакомая клетка, прикрытая темной шелковой накидкой. От нее Кешку отделяли только невысокая ограда да буйно разросшиеся георгины в небольшом палисадничке. До сих пор ему еще ни разу не приходилось видеть попугая вблизи. Не раздумывая, он бесшумно перемахнул через штакетник и, остановившись у окна, прислушался. В комнате было тихо. Тогда Кешка начал потихоньку стягивать с клетки покрывало.

Белая птица сидела на низенькой жердочке с закрытыми глазами. Потом плотное кожистое веко дрогнуло, и один глаз приоткрылся. Приглядись к нему человек поискушеннее, он наверняка заметил бы не только плутоватый прищур. В этом темном зрачке была сосредоточена вся вековая мудрость.

Попугай поднял лапу и стал покусывать крючковатым коричневым клювом собственный коготь. Кончик языка у него был тупой и черный, отчего казалось, будто во рту он держит круглый каленый орешек.

Трудно было поверить, что бедный Жулик просидел в этой клетке целых восемьдесят лет. Кто и за какие грехи приговорил его к пожизненному заключению, сделав вечным пленником этого маленького земного шара из проволочных параллелей и меридианов? Рядом, за окном, в большом мире, рождался новый день. Осиливая утренний туман, пробивалось солнце, и в воздухе с тяжким гудением проносились мохнатые работяги-шмели. С такой несправедливостью трудно было смириться. Кешке невольно вспомнились те несчастные восемь часов, которые он, хоть и за дело, провел запертым в кладовке, то тягостное ощущение утраченной вольности, что пришлось испытать тогда, и душа его наполнилась состраданием.

Дрожащими от нетерпения пальцами Кешка развязал тесемку, заменявшую крючок, и распахнул дверцу. У попугая удивленно поднялся желтый хохолок, но он решительно шагнул с жердочки на пол. Почесал лапкой за ухом, отряхнул перья и вразвалочку вышел из клетки. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и по-прежнему с любопытством наблюдал за Кешкой. Потом, потягиваясь, расправил одно крыло, другое…

— Крейзи кроу! — крикнул он довольно громко каким-то скрипучим голосом.

Перевести смысл этих слов Кешке было некому, но по тону он догадался, что сейчас при нем кого-то за что-то облаяли.

— В чем дело? — послышался из глубины комнаты сонный голос Алевтины Никитичны. — Что тут происходит?

Кешка обомлел. В этот момент попугай захлопал крыльями и слетел с подоконника. Видимо, он отвык летать, потому что тут же тяжело, как петух, плюхнулся на ограду и ругнулся с досадой:

— Год дэм!

В окне показалась голова Алевтины Никитичны, повязанная косынкой, под которой бугрились накрученные с вечера бигуди.

— Жюль, детка, вернись! — закричала она и только тут заметила притаившегося Кешку. — A-а, мальчик, так это ты, это твоя работа? Я знаю, паршивец, ты хотел украсть птицу. И потом продать кому-нибудь. Я вас знаю…

Слова эти так обидели Кешку, что он утратил всякий страх.

— Почему продать? — вырвалось у него. — Это же не индюк и не курица, чтобы продавать на базаре.

— Если ты сию же минуту не поймаешь попугая, тебе будет очень и очень плохо…

Но тут Жулик, которому явно наскучило слушать пустые пререкания, перелетел на соседский забор, а с него на шелковицу. От шелковицы до крыши было рукой подать. Попугай горделиво прошествовал по самому коньку и вдруг ринулся вниз грудью, распластав белоснежные крылья. Он пронесся низко над улицей, полого сбегавшей к морю, и скрылся за деревьями…

Через полчаса на поимку беглеца были брошены все силы: поселковые мальчишки, рабочие и актеры киногруппы. Даже сам Большой Генрих не остался в стороне, поспешил взять на себя общее руководство.