Ветер рвет паутину. Повесть - [46]

Мама никак не может забыть Качай-Болото и все, что там произошло. Правда, за это время она посвежела, вся как-то выпрямилась, перестала носить свой черный платок. У нее даже морщинки возле глаз немножко разгладились, но руки еще висят бессильно, как будто она не знает, куда их девать. Однажды, когда мы вернулись с прогулки, она тяжело села на диван, сложила руки на коленях и, глядя куда-то в сторону, глухо сказала:

- Поломалось во мне что-то, Сашенька. Тот самый стержень, на котором человек держится, поломался. И ничем теперь его, наверно, не склеишь.

Я смотрел на маму и думал о таинственном стержне, на котором держится человек. Какой он из себя? И почему он не сломался у тети Тани, когда погиб Андрей? Ведь ей было труднее, а она живет, работает, ходит в театр, смеется, когда мы с дядей Егором начинаем рассказывать что-нибудь веселое. Неужели же никогда не улыбнется моя мама, неужели она всегда будет по вечерам так бессильно сидеть на диване, уронив на колени руки! Стержень сломался… Знать, из какого-то особого, крепкого сплава сделан он у тети Тани и дяди Егора, если не сломался, не согнулся от такой беды. Значит, как следует закалила его жизнь. А вот у моей мамы стержень, видно, не на том огне калился.

И все-таки придет весна, оттает моя мама, с надеждой думал я. Забудет про «бешеных», как про дурной сон забывают. И тогда по вечерам не будет у нас в комнате этой проклятой, как на кладбище, тишины.

Но тишины не стало гораздо раньше, чем я ожидал.

Во-первых, Венька, Алешка и все ребята, которые после уроков собирались у нас, шумели так, что на них ворчала даже тетя Таня. А во-вторых, к маме тоже зачастили гости. Они работали вместе с ней на фабрике: лекальщица Зойка, та самая, что когда-то запорола целую партию костюмов, потому что сделала плохие лекала, швея тетя Прасковья, закройщица Нина Герасимовна Глинская. Они приходили по вечерам и уводили маму то в кино, то в клуб. Сначала она немножко упиралась, отнекивалась, но они так весело ее уговаривали, и я тоже, что мама молча начинала собираться.

Первая картина, которую она посмотрела, была «Судьба человека». Домой мама вернулась с красными от слез глазами. В тот вечер она даже присесть не могла - все ходила по комнате, ходила… А потом начала мне рассказывать, какая нелегкая судьба выпала на долю русского человека Андрея Соколова. Фильм я уже знал во всех подробностях со слов Веньки, да и книгу я читал, но маму слушал, затаив дыхание. А она зябко кутала плечи в пуховый платок, хотя в комнате стояла жара, и рассказывала, рассказывала, ничего не пропуская. А потом оборвала себя и не сказала, а выдохнула:

- Господи, десять ведь лет в кино не была. Даже названия последней картины-то не помню. И как же это я так обокрала себя и тебя, сынок…

Она обхватила руками голову и, пошатываясь, вышла на кухню. И я слышал, как тетя Таня и дядя Егор ласково утешали ее, и долго-долго еще шел у них хороший разговор.

Когда мамины подруги не вели ее ни в кино, ни в театр, они усаживались на диване и толковали о всяких там выкройках, фасонах, тканях. И дружно ругали Зойку, которая еще нет-нет да и портила лекала. А Зойка - толстая, маленькая - трясла кудрявой головой и беззлобно отшучивалась.

Я замечал, что в первое время, когда они приходили, маме было очень не по себе. Наверно, она думала, что вот-вот начнутся расспросы о Сачке. Но никто из троих вовсе этим не интересовался, как будто они сговорились ничем не напоминать маме о прошлом. И как-то само собой получилось, что она начала с нетерпением поджидать их и иногда даже на прогулку отправляла меня с Ленькой или ребятами, чтобы быть к их приходу дома. Теперь она тоже понемногу стала принимать участие в разговорах, а однажды даже поспорила с тетей Прасковьей из-за раскроя какого-то фасона брюк.

Спокойнее, ровнее начала относиться мама к моим друзьям - Веньке, Алеше, Томе. Она уже не выходит из комнаты, когда они бывают у нас, а, наоборот, прислушивается к тому, о чем мы говорим, заботливо поит ребят чаем. Время от времени мама рассматривает мой дневник, тетради, книги, и я вижу, как у нее теплеют глаза.

- Хорошие у тебя друзья, Сашок, - как-то сказала она, когда Венька и Алешка допоздна просидели у нас, объясняя мне непонятную теорему, и чуть заметно улыбнулась. - Особенно этот… Венька…

- И Лешка не хуже, - вступился я за Алешу. - А у тебя разве плохие друзья?

- И у меня хорошие, - задумчиво ответила мама. - Так вот оно, сынок, и получается: куда ни посмотри - хороших людей больше, чем плохих. Очень много у нас на земле хороших людей.

В ШКОЛЕ

Зимние каникулы пролетели, как большая перемена. Ленька проводил в нашем отряде соревнования по лыжам, а я помогал ему судить. Сидел на финише с секундомером и засекал время. Первым, конечно, пришел Венька. Алеша проиграл ему целых две секунды. А Генка Козлов пришел последним, хотя перед стартом и хвастался, что всех обгонит. Сказал, что у него крепления не в порядке.

А еще мы побывали на Ленькином заводе. Там такие огромные цеха, что по ним настоящая машина может пройти, не то что моя. И мы смотрели, как с конвейера сходят «Ласточки» и «Орленки». Венька и тут отличился - уговорил мастера дать ему проехать на новой машине по узкой асфальтовой дорожке, которая тянулась, у стены цеха. И тот дал. Венька подержал велосипед и вдруг сказал Шурику Бусыго: