Ветер противоречий - [34]
— Эй вы, там, помогите кто-нибудь!.. — не паниковала, но требовала тетя Ася, взывая к удаляющимся гулким шагам.
— Тихо вы! Баланс нарушите! — проявил строгость чиновник Жеребцов. Но тетя Ася самозабвенно колошматила агрессивными кулаками в дверь.
Неожиданно в лифте вспыхнула лампочка. Лифт дернулся и поплыл вверх. Все не сразу осознали случившееся.
— Где-то не контачило, — объяснил со знанием дела мастер. — Обветшало лифтовое хозяйство. Сколько лет эксплуатируется!..
Двери услужливо распахнулись на десятом этаже. Первой выскочила из заточения фактурная тетя Ася и покатилась вниз по ступенькам. Ей нужно было найти пропуск с черной меткой, который валялся где-то на дне лифтовой ямы. А то ведь заштрафуют на мясокомбинате. Пэтэушный мастер вопреки боязни высоты остался в лифте, готовый нажать кнопку «вниз». А Федор Лукич и Лидия — оба — потянулись к кнопке квартиры номер сто сорок семь. И вопросительно посмотрели друг на друга. Скромный чиновник решительно позвонил в дверь.
Звонок, сегодня особенно фальшиво, по мнению Французской бледности, заиграл незатейливую мелодийку. Филармонистка почувствовала неискренность и предательство, однако виду не подала. Дверь распахнулась. Сквозь гремучий бамбуковый занавес проступила молочно-восковая спелость Виолетты. Лишь мимолетная бледно-розовая тень смущения коснулась ее финно-угорского абриса.
— А, Федор Лукич, Лидия?.. Заходите! — слегка засуетилась она. — Вот и славно, что вы вместе.
Скромный чиновник галантно пропустил филармонистку вперед.
— Лидия, это Федор Лукич из отдела по усыновлению, — так Виолетта представила своего командировочного знакомца. — Он должен познакомиться с условиями, в которых будет содержаться ребенок.
Скромный чиновник, который, впрочем, был работником отдела благоустройства территории, понял отведенную ему роль — проверить условия содержания ребенка.
Французская бледность, конечно, была в курсе, что Виолетта собирается усыновить ребенка. Но вот так сразу…
Лидия не успела усомниться в намерениях своей молочно-восковой подруги. Улитки ее ушей порозовели — из телевизора звучал взволнованный орган. Лидия заглянула через плечо изменщицы-подруги — на экране телевизора органистка комично порхала ногами по педалям органа.
Торжественный Бах прервался, пробрав филармонистку до трубчатых косточек. Органистка величественно встала и величественно же раскланялась публике.
Телекамера наехала на исполнительницу. В ней Лидия узнала… «колхозницу», которую когда-то в далекой юности отлучили от народных инструментов за критические дни в общежитии.
Пермь
Человек поднимающийся
Этот пыльный днем и грязно-липкий ночью городишко, с его вокзалом, стал для Человека (а теперь Беженца) безвидным и пустым. Хотя вокруг сновал озабоченный вокзальный люд, навьюченный разномастными сумками и волокущий одинаково скрипучие коляски. Пестрый копошливый мир искажался черно-белым граненым восприятием Человека.
Он прошел через вязкую людскую массу инородным телом, медленной, как бы энергосберегающей поступью. Спустился по выщербам попираемых тысячами башмаков вокзальных ступенек. Как вкопанный остановился. Затем, после зыбкой паузы, строгим перпендикуляром двинулся к дороге, пресмыкающейся перед вокзальной площадью. Человек замер у обочины, стал всматриваться в номера машин, выискивая гортанноязычную серию.
Неустойчивые фиолетовые волокна неонового света безболезненно пронизывали траурную листву придорожных каштанов, и блики разбегались по капотам суетливых автомобилей. Машина с ругательными (так Человек определил для себя) неместными номерами все не подворачивалась. Наконец, из-за поворота вынырнула одна — с долгожданным номером на выпяченной челюсти бампера. Человек пружинисто оттолкнулся от бордюра и… бросился под колеса. Дурные лошадиные силы металлическим ударом отшвырнули его прочь, шмякнув об уродливый асфальт…
Человек, выборочно шагнувший под машину, надеялся остаться щадяще обезображенным, чтобы далекие бедные родственники, приютившие его с дочерью на время, не отказались от него, мертвого — не оставили тело в морге. Он хотел остаться приемлемо воспринимаемым любимой дочерью.
Надежнее было бы броситься под надменный фирменный поезд, нетерпеливо отстаивающийся на здешней станции. Но Человека удержала от этого претенциозная нелюбовь к мясокостному фаршу. А главное: кто-то должен был отвечать за его смерть, кто-то из гортанноязычных. Они Человека сделали Беженцем, они его обездолили и подтолкнули к последнему шагу. Теперь вот сделали трупом.
Сбитый машиной, Человек, однако, не погиб. Он даже находился в полусознании: открытые неостекленевшие глаза блуждали по морщинистому от полупрозрачных перистых облаков небу, подсвеченному традиционной луной. Человеческий взгляд нестерпимо цеплялся за вислоголовый придорожный фонарь, сочувственно притушенный и озабоченно склонившийся над Человеком.
Прах истлевающих под травмированным тонкокорым черепом мыслей заволакивал, казалось, полушария мозга до гладкости бильярдного шара. На ненадежно зыбкой поверхности сознания плавала крошевом реальность.
Когда Человек еще не был Беженцем, жизнь в родном Суровом городе была опасно терпимой. Чтобы обеспечить ее, такую, Человек возвел необозримо высокий забор вокруг своего жилья. Он опутал весь периметр двора паутиной безжалостных оголенных проводов, подключаемых к электротоку на ночь. Таким образом вроде бы отгородился от нетерпимых посягателей.
