Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина) - [9]

Тыкали в потертую двухверстку мозолистые, черные от грязи пальцы.

– Мое мнение, что к северу идти незачем. Пока мы успеем добраться до Харькова, его займут немцы. Нужно будет пробиваться на Воронеж, а оттуда, по сведениям, жмет казачня. Нам один путь – в Севастополь! Там Советская власть! Флот, матросы, все свое и свои!..

– Ты так. Мишка, думаешь?.. А вы, братва, что мекаете? Ротные командиры согласились с мнением Строева.

– Опять же в Крыму зимой не дюже холодно, – добавил один, закручивая козью ножку.

– Ну, баста! Завтра выступать! А теперь на боковую. Можно выдрыхнуться. Немцы далеко.

Командиры вышли. Гулявин сбросил бушлат и сел разуваться. Строев смазывал заедавший маузер.

В дверь постучали, и, не ожидая ответа, вошел начальник разведки.

– Ну, Гулявин!.. Чего вышло!.. Сейчас приведу тебе атаманшу… Баба смачная, есть что помять! Пальцы обсмоктаешь!

– Чего мелешь?.. Какая такая атаманша?..

– А вот сам увидишь! Эй ты, царица персицкая, прыгай сюды! – крикнул начальник разведки в раскрытую дверь.

Глава шестая Атаманша

Как был Василий со штиблетом в руке, так и замер на припечке.

Смотрит только на дверь, раскрыв глаза, а в двери – чудо Пава – не пава, жар-птица, а в общем – баба красоты писаной.

Бровь соболиная, по липу румянец вишневыми пятнами, губы помидорами алеют, тугие и сочные.

А на бабе серый кожушок новехонький, штаны галифе нежно-розового цвета с серебряным галуном гусарским, сапоги лакированные со шпорами, сбоку шашка висит, вся в серебре, на другой стороне парабеллум в чехле, на голове папаха черная с красным бантом.

Стоит в дверях, глазами поблескивает и усмехается.

Даже глаза протер Гулявин. Нет – стоит и смеется.

– Ты кто такая будешь? – спросил наконец. А она головой встряхнула и коротко:

– Я? Лелька! Супится Гулявин.

– Ты не мотай! Толком спрашиваю. Откедова, кто такая?

– Из мамы-Адессы – папина дочка.

А сама все хохочет.

– Сам знаю, что папина дочка Чем занимаешься, зачем пожаловала?

– А в Адессе с мальчиками гуляла, а теперь яблочком катаюсь.

Озлился Гулявин.

– Толком говори, чертова кукла! Нечего лясы точить!

– А толком сказать – атаманша. Гуляю, красного петуха пускаю, а со мной босота гуляет. Отряд атаманши Лельки.

– Народу у тебя много?

– На мой век хватит! Тридцать голов есть! Было больше да под Очаковом третьего дня пощипали. Теперь на Крым нам дорога лежит. А ты из каких генералов будешь?

Смеется Гулявин.

– А я – фельдмаршал советский! В Крым тоже катимся Что ж, приставай, по пути Произведем в адъютанты. Что, Мишка, хорош адъютант будет?

Посмотрел Василий на Строева, а Строев молча сидит, на атаманшу в упор смотрит, и глаза, как иголки, стали злые и пронзительные. Лицо каменное.

– Как думаешь? Возьмем атаманшу? Строев плечом повел только.

– Ну, атаманша, оставайся! Где люди-то у тебя?

– Люди по хатам разместились, а я пока без места.

– Ну и оставайся здесь! В тесноте, да не в обиде! Села атаманша на лавку, кожушок сбросила, в одной гимнастерке сидит, румянец пышет, грудь круглая гимнастерку рвет.

Строев поднялся – и из хаты на двор. Василий за ним вышел.

– Ты, Михаил, чего надулся? Атаманша не по сердцу?

– Нет, ничего! – А голос холодный и ломкий.

– Нет, ты скажи по правде. Вижу, что злишься.

– А по правде, так я против этой атаманши. Неосторожен ты, Василий. Пришла баба, черт ее знает какая, откуда; черт знает, что за отряд? Зачем ее к нам втаскивать? Пусть идет своей дорогой. На свою ответственность брать незачем!

– Ну, пошел страхи пускать! Баба как баба! Раз с буржуями дерется, значит, нам помощница.

– Да мне все равно. После не пеняй только!

– Ничего. Пенять не придется.

Вернулись в избу. Строев сразу же на лавке за столом спать завалился. Василий на печку полез.

Атаманша со двора вьюк притащила, по полу разостлала, одеяло вынула шелковое, цветное, все в кружевах.

– Одеяло-то у тебя царское. Приданое сварганила?

– Сшила матушка-ночь да батюшка-ножичек! Села атаманша на пол, косу заплела, гимнастерку стащила. Руки нежные, розовые, круглые. Груди птицей под рубахой трепещутся.

– Ты лампочку-то гаси! Ловчей раздеваться! Все баба!

– Зачем? Была баба, и вышла. Лягу – погашу. Завернулась в одеяло и дунула на лампочку. Темнота в хате, только ветер погуливает вокруг и шуршит камышинами на крыше.

Не спится Гулявину. Ворочается на печке. Томительно что-то. И мельтешат в глазах атаманшино плечо голое и жаркая грудь. В сердце даже захолонуло. Давно Гулявин без бабы, а плоть бабы требует. На то и живет человек. Эх, промять бы атаманшины бедра железом пальцев, въесться губами в помидорные губы.

Горячо телу стало. Сплюнул со зла Гулявин.

– Тьфу… сатана!

Зашевелилось на полу, слышит Гулявин шепот бабий:

– Не спишь, генерал? Тошно? И шепотом в ответ:

– А твоя какая забота?

– А коли не спишь, сыпь под одеяло. Согрею!

Как молния по избе шарахнула. И кошкой вниз бесшумно Василий. Схватил край одеяла, откинул. Пахнуло теплом – и навстречу хваткие руки и полные атаманшины губы.

А на лавке за столом, так же бесшумно, на локте приподнялся Строев.

Поглядел в темноту, покачал головой и снова лег.

Наутро выступили по Херсонской старой дороге к Днепру, на Алешковскую переправу.