Ветер над яром - [7]

— А Коули, музыковед… Она-то при чем?

— Вот это мне как раз удалось узнать быстро. Я ей позвонил и сказал, что восхищен речью Льюина и что хотел бы поговорить с ней о нем. Представьте, никакого удивления. Сказала только, что новых взглядов Льюина не разделяет и впредь не желает его видеть. Я — В общем, мы договорились о встрече. Еду в Локвуд. Говорю об этом только вам, Алекс.

— Все-таки странные у вас тут нравы, — вздохнул Воронцов. — Не скажу я о вашем отъезде — кому мне говорить? Мне вы, кстати, тоже могли не докладывать, если хотите секретности. Только к чему она? У меня такое впечатление, что эту комедию с тайнами вы разыгрываете для меня, Дэви.

Портер повернулся к Воронцову, рассматривая его в темноте, хотя мог видеть лишь силуэт.

— Мы договорились работать вместе, Алекс, — сказал он. — Когда я возвращался из Дармингтона, мне показалось… По дороге из аэропорта я убедился… В общем, удалось уйти. Следили настолько неумело, что, видимо, просто старались показать — не суйся. До той поры я раздумывал- отказаться или нет. Решил взяться. Не ради вас, Алекс. У меня свои понятия о чести журналиста. Вам они могут показаться странными… Как и многие другие, я могу время от времени идти на какую-то сделку — деньги есть деньги. Могу остановиться перед каким-нибудь паршивым Рубиконом и побояться его перейти — страх есть страх. Но если я сделал что-то, пусть даже по незнанию, такое, например, как сегодня, когда начал расспрашивать о Льюине человека, которого не должен был спрашивать… В об тем, если подпрыгнул, то ведь не останешься висеть в воздухе, верно? Нужно сгруппировался и постараться не упасть мордой в грязь. И потом… история с Крафтом. Об этом как-нибудь в другой раз. Но имя Крафта для меня очень много значит… Вы что-нибудь поняли, Алекс?

— Понял, — протянул Воронцов, — что вы, Дэви, не совсем такой, каким мне представлялись.

* * *

Голова оставалась тяжелой, хотя Воронцову удалось часа четыре поспать. Проснувшись в половине одиннадцатого, он принял душ и теперь просматривал газеты, отмечая все, что могло бы пригодиться. В “Дармингтон пост” выступил Браудер — помощник президента по национальной безопасности. Предстоял новый раунд переговоров с Москвой по космическим системам вооружения, и Браудер давал свою оценку ситуации. Недобрым словом помянул президента Ролсона, открывшего гонку, которую до сих пор не удалось остановить. Правда, отдавал должное и русским, которые гонку приняли.

Раскрыв “Локвуд стар”, Воронцов увидел на второй полосе в нижнем углу набранную трапецией знакомую фамилию.

“Жаклин Коули, сотрудница Музыкального общества Локвуда, замешана в торговле наркотиками. Ведется следствие, но уже сейчас ясно, что так называемые деятели культуры насквозь лживы, и их призывы к моральной чистоте не стоит воспринимать всерьез”. Рядом напечатана фотография. Жаклин Коули оказалась молодой женщиной лет двадцати пяти. Привлекательное лицо, открытое, обаятельное… Торговля наркотиками? Чего только не бывает!.. Воронцов одернул себя. Именно так и подумает обыватель, прочитав заметку. И еще о том, что ее “не стоит воспринимать всерьез”.

Взял ли Портер интервью? Или попал в разгар скандала? Что бы она ни сказала о Льюине, использовать бессмысленно. Словам ее больше нет веры. Очень ко времени эта заметка. Слишком ко времени.

Одеваясь, чтобы ехать в советское представительство, Воронцов заметил желтый сигнал на терминале компьютера. Это означало, что в резервированной им группе ячеек общенационального банка данных появилась информация, требующая считывания. Воронцов набрал свой код, и по дисплею побежали буквы:

“Алекс, не ищите меня. В дальнейшем связь только через компьютеры. Запомните мой индекс 452/41-К/54. Запомните индекс, сейчас он будет стерт с памяти. Десять секунд. Запомните и вызовите индекс. Пять секунд. Запомните и вызовите индекс. Ноль”.

Осталась строка: “В вашем блоке оперативной информации нет”.

“Какой там был индекс?” — подумал Воронцов. Вспомнил с трудом, в последних двух цифрах после дроби не был уверен. “Конспиратор чертов. О его музыкантше пишут в газетах, а он по инерции играет в Пинкертона”. Воронцов набрал код, задумавшись перед последними цифрами.

“Алекс, информация будет стерта через три минуты после того, как вы начнете ее читать. Запоминайте, на печать не выдавайте, она блокирована. Сделайте, о чем я прошу. В публичной библиотеке должен быть материал о слушании дела по поводу растраты фондов сената по прогнозированию, связанной с ОТА. Слушание состоялось примерно в мае третьего года. Нужны фамилии лиц, проходивших по делу, и их профессии. Далее выясните: какой фирме принадлежит товарный знак — две скрещенные стрелы со знаком вопроса в центре. Очень срочно. Новая информация для вас будет храниться в этом же блоке с 20.00 до 20.12. Внимание! Через двадцать секунд информация будет стерта. И еще, Алекс, не забудьте о последних работах Льюина”.

И — на пустом дисплее: “В блоке информации нет”.

Обнаружить ячейки с нужной информацией в колоссальном резерве оперативной памяти общенационального банка данных исключительно трудно. Информация хранится ограниченное время и стирается по желанию абонента. И — никаких следов. Воронцов читал, что многие гангстерские синдикаты успешно пользуются таким способом связи. В стране создан огромный единый компьютерный парк, решение множества проблем предельно упростилось — набрал код, прочитал на дисплее, и все дела. Но всякая медаль имеет две стороны, и обратной стороной стало здесь контролируемое использование компьютеров для связи. Портер не зря блокировал печать — распечатка информации переходит в долговременную память на магнитные ленты и дискеты, тут уж государство своего не упускает — наверняка все это кем-то систематически проверяется. Распечатав оперативную информацию, абонент перестает быть ее собственником.