Ветер и меч - [28]

За миг до того, как он прыгнул, я взмахнули топором. Я доверилась оружию, и оно вело меня за собой. Древнее лезвие ударило в загривок льва. Вся моя сила ушла в удар, и Аластор, почувствовав это, взметнулся на дыбы и заплясал на задних ногах.

Топор остался в загривке поверженного льва. Я скатилась на землю, и спружинив, вскочила на ноги. Если бы удар оказался не Точным, тут же мне, вероятно, и конец при шел. Но я знала, куда бить. Голова льва не была отсечена от тела, но позвонки рассечены.

Когда подъехали мои воины и вожди горгон, агония уже завершилась. Я вырвала топор из раны и передала его Кирене, которая съехала с седла, отдуваясь, и с таким шумом, что, казалось, земля содрогается. За ней последовали некоторые другие.

Но мои горгоны оставались недвижны. Лица их были обращены ко мне, никто не кричал и не улюлюкал. Или я ненароком нарушила какой-то священный запрет? Нет, непохоже. Они не испытывают негодования, они чего-то ждут от меня… Чего?

В этой земле сохранились самые древние, давно позабытые в других странах обычаи. Помнят ли здесь и тот, что соединяет охотника и зверя, жрицу и жертву, царицу и царя?

— Прости, брат мой лев, — произнесла я.

Потом вынула меч и ударила еще теплое тело за левой лопаткой. Затем вытащила лезвие и погрузила в рану руку по локоть, а может, и выше. И вырвала сердце — огромное, багровое, трепещущее.

Разумеется, мы знали этот обычай. Знали и — помнили, хотя исполняли редко. Такая охота — справедливейшая из жертв, потому что в отличие от тех, кого закалывают на алтарях, эта жертва имеет возможность обороняться. Вот оно — причастие силы, отваги и справедливости…

Но мы уже не верили в него, хотя чтили обычай в память о стародавних временах…

И я имела бы на него право, будь я царицей, героиней, богиней на Земле. Но я — чиновница, счетовод, и я обязана просчитать каждое свое действие и его последствия. Каждое.

Рукой, скользкой от крови, я перехватила меч и разрубила львиное сердце пополам. За моей спиной стояла, опираясь на копье, Хтония, и рядом с ней Кирена, положившая на плечо царский топор. Но ни та, ни другая не нуждались в этом обряде. Обернувшись, я встретилась с темным взглядом Митилены. И протянула ей половину сердца. Пусть помнит, что не всякая жертва опозорена и унижена победителем. Даже если жертва не была добровольной. Митилена, выросшая на мирном острове в Архипелаге, где давным-давно позабыли смысл обряда, несомненно, испытывала отвращение. Но она все уяснила не хуже меня, под общим взглядом недрогнувшей рукой приняла кусок кровавого мяса и, под одобрительное гудение охотников, бестрепетно вонзила в него зубы. То же сделала и я.

Ничего я не чувствовала от этого причастия. Чтобы преисполниться силой обряда, нужно в него верить, я же только знала смысл. Брезгливости тоже не было. Приходилось мне едать в жизни и кое-что похуже сырого львиного сердца. Но те, кто смотрел на меня во все глаза — те верили.

Проглотив последний кусок, я засмеялась. Кровь засыхала на моем лице и руках, и запах ее был надоедливо привычен. Что ж, на мне тоже будет маска. Маска крови. Она ведь легко смывается.

Я оглядела толпу горгон и поняла, что добилась своего. Во мне — сердце льва, и я сама повелевала львами, влекущими мою колесницу, хозяйка пустыни, госпожа змей — я, Мирина-чиновница. И Митилена была во всем подобна мне, стала моим двойником и близнецом.

И снова прости, брат мой лев. Ты попался мне на дороге, и я принесла тебя в жертву своей великой цели. Прости и прощай…

Ликование охватило охотничью партию. Загонщики ударили в барабаны и гонги, загудели в раковины. И горгоны пели, свежуя шкуры убитых антилоп и снимая шкуры, и порой даже пускались в пляс.

Митилена потом рассказывала, что при первой возможности она отбежала в сторону, и ее вырвало. Но этого никто не заметил.

Шкуру льва я пообещала Некри. Он тотчас жадно спросил, не будет ли ему позволено взять и челюсть. Отчего же нет, сказала я, ведь в львиных зубах великая магия, не так ли? И в зубах, и в когтях, важно подтвердил он. Кто-то из вождей с ним не согласился. Самое сильное волшебное зелье, говорил он, готовится из шкуры льва, из львиного костного мозга, из пены коня, только что победившего в скачках, и головы дракона. Если таким зельем натереть все тело, от корней волос до пяток, то станешь неуязвим. Верно, верно, подтверждали прочие вожди, кивая бородами. Что ж, они могли хоть сейчас изготовить свое несокрушимое зелье. Не хватало самой малости — головы дракона.

Менот распоряжался приготовлением пищи. Может, потому он и напросился с нами, чтобы покомандовать единолично, не пихаясь локтями с Мегакло. Я замечала, что хорошие кухари редко бывают заядлыми охотниками.

Кирена вернула мне топор, вычистила его, а также меч, затем умылась сама.

Люди усаживались у костров, принимались за еду. Я обратила внимание, что хотя горгоны не выказывали враждебности к моим людям, те и другие предпочитали не смешиваться и ели отдельно. Вряд ли горгоны подчинялись какому-то религиозному запрету, не дозволяющему делить пищу с чужаками. А такие запреты есть у многих племен. Но в их племенах женщины не ели вместе с мужчинами — лишь после них, и, разумеется, мужчины получали лучшие куски.