Сейчас девушка стояла, освещаемая всполохами пламени и читала свои стихи.
Простите, но не понимаю вас
О, вы, забывшие души стремленье
Безудержный прогресс науки ваш
Достоин разве ж сожаленья
Мне мир нашёптывал не раз:
«Напрасны, друг, пустые опасенья
Закрой глаза, встань среди нас
И отпадут бесплодные сомненья»
Но грянет день, наступит час
И полыхнёт великое прозренье
Откроет вечность каждому из нас
Где путь лежит к всеобщему спасенью
Текано было потом очень стыдно. Как он впоследствии рассказывал своей учительнице, совестно было не за вспыхнувшее в нём внезапное чувство к этой незнакомке, стоящей у костра, а за то, что в тот момент он даже позабыл об Учении.
Но это было чуть позже, а тогда, едва девушка дочитала, Текано вышел к ней на свет, и впервые в жизни необъяснимо робея, промолвил:
— Как и многие другие люди, я провёл всю жизнь вдали от естества. Но теперь я горю желанием как можно глубже познать наш прекрасный мир. Может, у тебя есть и о природе строки?
Анталиша чуть смутилась под пылким взором юноши. Пару секунд она вспоминала, затем кивнула, заметив:
— Ой, но только они, наверно, ещё детские совсем… вот:
На нас с небес осенних
Уж солнце не глядит
Лугами заливными
Природа не манит
Желтеет лес дубовый
Берёзки красит в ряд
А вдумчивые клёны
Уж красные стоят
Долго ещё в тот вечер сидели они у большого огня, делились историями и упоённо слушали, с удивлением узнавая себя в рассказах собеседника. Но предоставим пока двух молодых людей с их сердечными порывами друг другу и оглянемся вокруг: поселенцы готовили в большом котле похлёбку и разливали по чашкам чай. Моеверцы, мечтатели, люди самых разных взглядов и убеждений собрались в эту осеннюю ночь, чтобы ощутить то единение душ, которого всем им так не хватало в «большом мире». Атмосфера царила весьма живая и непринуждённая, и никто никому не навязывал свои мысли как единственно возможные в данной реальности. Напротив, люди откровенничали, рассказывали о былых заблуждениях. Так рассказ одного немолодого моеверца по имени Миранишик вызвал в рядах собравшихся заметное оживление.
— Я рос в небольшом селении Южного Полушария, — говорил Миранишик. — И до шестнадцати годков никуда не выезжал, общаясь практически только с одними родителями. Мать моя была глубоко верующей в возвращение Спасителя, и я слышал от неё много историй из Писания, пока ещё был совсем мал. А отец… — пожилой мужчина на миг запнулся, будто вспоминая что-то и собираясь с духом, — отца больше всего на свете заботила экономия.
Послышались удивлённые возгласы, и Миранишик поднял руку, прося не перебивать:
— Да, времена тотального потребления давно минули в прошлое… Но отец считал, что одну вещь нужно использовать максимально долго, до тех пор, пока она совсем не рассыплется в прах. И то же он считал не только касаемо предметов обихода, но и насчёт всего остального — жилища, виманы, одежды… и даже еды!
— Как это? — ещё больше удивились люди у костра и стали плотнее рассаживаться вокруг рассказчика, освобождая место для новых желающих послушать.
— Он что же, лихоимец, жалел лишний кусок булки для родного сына и выдавал лишь строго дозированный паёк? — спросил уже известный нам Проскурион.
— Ну, не до такой степени, — ответил Миранишик. — Он, знаете, всё говорил, что мы губим Землю, лишь берём от неё, ничего не отдаём, и рано или поздно нас всех ждёт коллапс.
— Такие голоса и сейчас не смолкают, — заметил кто-то из группы мечтателей.
— Но я ещё не озвучил самое главное, — продолжал между тем Миранишик. — Так вот, подогреваемый постоянными разговорами матери о том, что мир наш убог и греховен, и отцовскими лекциями о вредном существе вида гомо сапиенс, ничего хорошего не делающем, а лишь разрушающем данное нам, я постепенно потерял всякое желание выходить на улицу и открывать для себя большой мир — тем более что все необходимые вещи и еду мне приносили в мою комнату. Я стал бояться этого мира за порогом, да что там, я даже знать не знал, что есть солнце и луна и откуда берётся вся эта приносимая пища; я и не предполагал, что за стенкой в соседней комнате работает «средоточие греха» — ну или по-мирски машина желаний.
— Да-а! — невесело ответил он на раздавшиеся возгласы удивления. — Мне тогда только исполнилось шестнадцать, и мать тайком от отца открыла мне, что вещи падают вовсе не с неба, а «из пасти машины диавольской», из чёрных недр маленькой и такой приятной на ощупь игрушки. «Так если это — средоточие греха, — возопил я, в ужасе отстраняясь от страшной машины, — то как же мы можем этим пользоваться? Неужели этого хочет наш Создатель?» «Наш мир погряз в грехе, сын мой, — отвечала мама тихо, — и нам самим уже не выбраться из него, наша единственная надежда — возвращение Спасителя!»
Эту историю Миранишик почти никому не рассказывал, и как только возникла пауза, сразу со всех сторон зазвенели удивлённые голоса:
— Ничего себе, друг, так у тебя никакого выбора, стало быть, не оставалось, либо в Механический Город, либо в моеверцы? И ты, конечно, выбрал меньшее из зол?
— Да-а, жить в мире, ведомом машинами желаний и не знать об их существовании, это всё равно что быть Маугли!
