Весы для добра - [32]

— Вот ненормальный! — восхищенно ахнула Тамара.

Олег обронил мешок так же небрежно, как сплюнул шофер, и зря: из лопнувшего шва на грязный пол быстренько, быстренько натекла приличная горка сахарного песку. Однако, не успел Олег растеряться, как Тамара намела всю горку на совок и всыпала обратно.

Почувствовав его недоумение, она выложила все начистоту, что за народ ее покупатели и чего они заслуживают, — совместный труд вообще сближает, а тут она еще и почувствовала в Олеге человека, от которого можно ничего не таить. Она была убеждена: находиться по одну сторону прилавка — все равно что находиться по одну сторону баррикады.

Они уже перетаскали всю оставшуюся мелочовку, уже внезапно пробудившийся шофер с места врубил такую скорость, что грузовик преодолел канаву едва ли не прыжком, взбрыкнув задними колесами, уже пробудившийся дядька с криками бросился вдогонку и настиг лишь у околицы, — а она все выкладывала и выкладывала начистоту.

Ничего, очередь подождет: они тут все куркули, кулачье и хапуги, каждую досочку, каждый кирпичик к себе утянут, она сколько раз из-за них в обед перерабатывала, а потом попробуй открыться на три минуты позже — так три плеши проедят, сдачу по три раза пересчитывают — не поленятся из-за трех копеек за три километра притащиться, — а что у нее один почти что штучный товар, что ей почти не с чего иметь — это никому не интересно; что грузчика нет — тоже никому не интересно: рви сама пупок или нанимай кого хочешь за свои — твое дело. И единственное средство обуздать наглость и бдительность кулачья — это достаточно длинная очередь: и сами не такие нахальные будут, и других постараются унять, чтобы не задерживали на три часа из-за трех копеек.

Ее весы измеряли добро и зло с поразительной несомненностью. Было странно только то, что она, желая иметь, то есть осуществляя в своей деятельности буржуазное начало, осуждает подобные стремления в кулачье. Но для нее, — теперь он знал, — ее весы — единственные в мире, поэтому, прежде чем переубеждать ее в чем-то, нужно сначала просто посочувствовать. Тем более, раз они так сдружились на общей работе. И прореха под мышкой…

Но ей как будто сочувствие и не требовалось, ее как будто больше интересовало, косит ли он глазом на ее подмышку, когда она, потягиваясь, закидывает руки за голову, и тоже самодовольно косится туда, где от пота завиваются палехские колечки («в мелки кольца завитой хвост струится золотой… Это же противно — нисколько не противно!..»).

— Скоро там? — всунулся один из наглецов.

— Не видите — товар принимаю! Ну, нарррод…

Из пристройки можно было войти прямо в ларек через еще одну дверь. Кулачье за стеклами бурлило и клокотало, но, когда Тамара подняла раму, волненье улеглось, — Тамара даже с ними обращалась, в общем-то, весело:

— Столько хлеба — свинью, небось, кормить? Хоть бы колбасой угостил!

— Старичка-то пропустите — он накануне находится.

— Двушку возьми — любовнице звонить.

Олег пытался эстетически поморщиться от подобного юмора, но насторожившиеся уши пропускали все мимо ушей, выискивая подтверждения для одного: обломится или не обломится? А глаза высматривали — тоже понятно что. Словом, весы, которые он, в гордыне своей, считал основными, были засунуты куда-то под прилавок, на котором господствовали Тамарины весы.

А ее весы были скоры на расправу! Ах, не такими руками ваш хлеб беру, — ну, и торгуйте сами. И жалуйтесь хоть в Совет Министров — посмотрим, какая еще дура к вам сюда пойдет. А до тех пор потаскайте свою хлеб-соль на себе из города. И сахар тоже. Ничего, физические нагрузки на пользу.

Рама съезжает вниз — очевидно, до следующей дуры. А их мало нынче осталось… За окном буря, а здесь — полный штиль. Она собирается пойти передохнуть.

Олег робко предлагает на этот раз помиловать куркулей и наглецов, они явно раскаиваются в своих необдуманных претензиях. А он, Олег, может пока сам вместо нее постоять — товар же почти что один штучный, много ума не надо, а она пусть посидит, отдохнет (и заодно поучится, как нужно обращаться с клиентом, который, как известно, всегда прав). Но она не собирается брать с Олега пример, она лучше пробежится кой-куда, а заодно хоть от рож от ихних опостылевших передохнет.

Олегу пришлось являть пример образцового обслуживания одним только куркулям и наглецам, возможно, пробуждая у них неумеренные притязания — наделяя их весами, на которых нечего будет взвешивать. А как славно было бы, если бы только по эту сторону прилавка, у Тамары, были кривые весы, — но уж там, по ту сторону баррикады — безупречные. То есть такие же, как у него (до появления подмышки). А то… находились люди, способные орать и ненавидеть из-за того, чтобы взять кило сахару и бутылку пива раньше на одного человека. Но это бы еще пусть — раз уж такие им достались весы! — но они были способны из-за такой дребедени лгать, называть черное белым — загаживать самые источники истины! У него было такое чувство: грабь, но не лги, обвешивай, но весов не порти!

Олег был подчеркнуто приветлив, скор — но находились люди, как будто заранее настроившие свои весы на что-то неземное: для них и Олег был недостаточно любезен и проворен. А ведь и при всем желании может не сразу найтись какая-то пачка печенья или гривенник для сдачи — зачем уж так сразу предполагать, что он это нарочно? Что за весы у них такие извращенные — а ведь и у них они единственные в мире…