Вестники Судного дня - [14]

– Ладно, Фёдор, случай с Жулебой – это по твоей части, а пока что надо с ротными поговорить. Думаю, что немцы нас только прощупали и определили слабость наших позиций. Теперь будут давить техникой, а подрывать танки нам практически нечем. Я запросил командира полка, но он не обещает даже «сорокапяток». То ли отстали, то ли потерялись. Сам чёрт не разберёт.

Неожиданно откуда-то сбоку донёсся истошный крик – «Воздух», и почти одновременно с ним всё ближе и ближе один за другим стали раздаваться мощные взрывы. «Летающие карандаши» – «Дорнье», встав в круг, начали методично вспахивать позиции полка. Кругом стоял вой и свист от летящих вниз осколочных бомб и выматывающий душу невообразимый грохот. Голова отказывалась что-либо соображать. Вскинув глаза к небу, Фёдор Бекетов видел только проносящиеся черные кресты и ни одной спасительной красной звездочки. Оставленный без воздушного и артиллерийского прикрытия полк был обречён. Это было ясно даже самому зелёному бойцу-первогодку.

Внезапно всё стихло. Фёдор Бекетов с трудом оторвал себя от земли и присел на корточки. Разевая рот, как выброшенный волной на берег карась, он мотал головой, пытаясь вытряхнуть из неё звенящую глухоту. Перед глазами плавали оранжевые круги, не давая возможности сфокусировать зрение и увидеть, что творится вокруг. Изнутри выворачивало так, что хотелось выплюнуть наружу желудок вместе с кишками, только бы избавиться от этого непереносимого тошнотворного чувства.

«Кажется, жив и цел», – трясущимися руками Фёдор, качаясь и ещё плохо соображая, принялся ощупывать своё тело. Всё было на месте. Даже не ранен. Только сорванная форменная фуражка вместе с лопнувшим от взрывов подбородным ремешком куда-то безвозвратно укатилась. Глаза постепенно восстанавливали способность воспринимать действительность. Картина случившегося становилась яснее, обретая более-менее четкие очертания.

Там, где были полуокопы, возникли завалы из земли и деревьев, смешавшие в бесформенные кучи людей и их оружие. Всюду были разбросаны клочки одежды, разорванные солдатские ботинки, обгоревшие обмотки, оторванные части рук и ног. И сгустки темнеющей на воздухе крови, испятнавшие всё, к чему лейтенант пытался дотянутся.

– Эй, парень, лейтенант, ты живой что ли? Очнись. Встать можешь?

Фёдор с трудом поднял гудящую, как вечевой колокол, голову. В затылок кто-то бесноватый беспрестанно выстукивал барабанными палочками бешенную дробь.

«Это кто надо мной? Может быть, комбат? Похож на него. Но почему он плывёт в облаках? И кто это размахивает кронами берез? Вправо-влево, влево-вправо. И почему шевелятся его губы? Что он хочет сказать мне?»

– Да очнись ты, Бекетов, – командир батальона Павел Кондратьев тряс особиста за плечо. – Да ты, я вижу, контужен. На ноги встать можешь? Вот что. Давай-ка я отведу тебя к тем березками. Там у нас медпункт оборудован, – и, подхватив под руки Фёдора, почти на себе потащил его в мелколесье, где растерянные полковые санинструкторы пытались хоть как-то помочь израненным и умирающим людям. Воздух был наполнен стонами и криками от непереносимой боли. Один катался по земле, другой в беспамятстве срывал с себя наспех наложенные, заскорузлые от пропитавшей их крови бинты. Большинство лежали неподвижно, и лишь иногда шевелились пересохшие губы, произносившие то ли слова молитвы, то ли просьбу – дать живительную влагу. Между многочисленными ранеными метались санитары, обезумевшие от свалившихся на них забот и вида беспредельного человеческого горя, впопыхах на скорую руку пытаясь делать перевязки, приложить к искусанным губам флягу с водой и сказать столь необходимые и столь бесполезные уже для многих слова утешения. Не хватало ни бинтов, ни йода, ни носилок. А со всех сторон бойцы всё подносили и подносили своих иссеченных осколками раненых и погибших товарищей.

Затихла взрытая черными воронками ковыльная степь, замолк её вечный голосистый певец жаворонок, не слышно более его зазывных: «юли-юли-юли». Людская злоба и бессердечие погубили его, и лишь небесный бродяга, степной орел, всё ещё не сдавался и продолжал нарезать в вышине свои неторопливые круги, дивясь тому, что больше не узнает родного края, где он вырос вольным и свободным и где должны были бы родиться и опериться его птенцы, по которому теперь расползалась смрадная пороховая гарь.

Оборонительные позиции батальона и всего полка были практически уничтожены. Скромный перелесок с растерзанными пулями и бомбами малорослыми деревцами, столь характерными для чахлой южнороссийской природы, не мог более выполнять функции пригодного для боя укрытия.

Как всегда, возникший вовремя и из ниоткуда Сашка Панкратов разыскал Фёдора и присел рядом с ним.

– Ну что, брат, оклемался? – спросил он, участливо положив руку на плечо друга. – Ты держись, не вешай носа. Ты же у нас всегда молодец.

Вот сейчас отправим тебя в тыл. Там тебя подлечат и вернешься в строй, – голос младшего лейтенанта Панкратова звучал деланно бодро и чересчур уж оптимистично. – Хлебни-ка лучше водки. Нет, нет, из моих рук, – продолжал Сашка, заметив, как сильно трясутся руки у друга.