Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю) - [121]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Тончайшая речь / Цзин юй

Когда мудрец хочет выразить некий смысл, ему не нужно прибегать к обычной речи. Существует нечто, что говорит еще до произнесения слов.

Среди живущих на побережье был некий любитель лягушек. Каждый раз, когда он бывал на море, он специально играл с ними, и лягушки окружали его со всех сторон, прямо сотнями, так что ступить было некуда. Он с ними играл целыми днями, и они от него не отходили. Однажды его отец попросил:

"Я слышал, лягушки от тебя не отходят, принес бы мне, я бы с ними тоже поиграл". Однако, когда на следующий день тот человек направился на море, ни одна лягушка к нему не вышла.

Шэн Шу сказал Чжоу-гун Даню: "При дворе много мелкого люда, поэтому, если мы станем говорить тихо, то не будем понимать друг друга, а если громко — боюсь, услышат посторонние. Как прикажете говорить: тихо или громко?" Чжоу-гун Дань сказал: "Говори тихо". Шэн Шу сказал: "Дело, о котором я хочу вам поведать, таково, что если говорить о нем подробно, будут неясности, если же говорить в общих чертах, боюсь, мне не удастся изложить его целиком. Как прикажете говорить: подробно или кратко?" Чжоу-гун Дань сказал: "Говори кратко".

Ибо Шэн Шу умел выразить мысль, не прибегая к словам, а Чжоу-гун Дань умел понять, о чем речь, без опоры на слова как таковые. Именно такие способности и следует назвать "восприятием помимо слуха". Замысел, не выраженный в словах, исполнение дела, за которым не следует молва, — если такое достигается, тогда иньцы при всех подозрениях к чжоусцам никогда не в состоянии узнать, что именно готовится. Когда уста безмолвствуют и ничего конкретно не произносят, а люди общаются друг с другом только мысленно, тогда, как бы ни был мнителен тиран Чжоу, ему об этом никогда не узнать. Глаза видят то, что не имеет внешней формы, уши слышат то, что не имеет звуковой формы. Значит, сколько бы ни было шпионов у шанского правителя, им не понять, что на уме у чжоусцев. Когда однозначно отношение к добру и злу, когда все охвачены одним и тем же стремлением, будь ты хоть сыном неба, тебе не удастся избежать своей судьбы.

Конфуций навестил Вэнь-бо Сюэ-цзы и вышел, не проронив ни слова. Цзыгун сказал: "Учитель так желал встретиться с Вэнь-бо Сюэ-цзы, а сегодня, когда эта возможность представилась, вышел от него, не сказав ни слова: в чем тут дело?" Конфуций сказал: "Настоящему мужу достаточно одного взгляда, чтобы понять, в ком есть дао; этого нельзя выразить в речи. Поэтому, не видя человека, невозможно сказать ничего определенного о его характере; нужно посмотреть на человека, и тогда направленность его воли и мысли окажутся очевидны, как одаренность одного качества. То, что мудрецы опознают друг друга с первого взгляда, делает для них ненужной речь".

Бо-гун спросил у Конфуция: "Может ли речь быть неуловимой для других?" Конфуций ничего не ответил. Бо-гун сказал: "Если она будет подобна камню, брошенному в воду?" Конфуций сказал: "Она станет известна утопленникам". Бо-гун спросил: "А если она будет подобна воде, вылитой в воду?" Конфуций сказал: "И Я был в состоянии отличить на вкус воду из реки Цзы от воды из реки Шэн, даже когда они были слиты вместе. Бо-гун сказал: "Итак, значит, речь не может быть утончена до полной непонятности посторонним?" Конфуций сказал: "Кто говорит, что невозможно? Можно сделать так, что будет ясно только то, что обозначается речью непосредственно".

Бо-гун не понял, что он имел в виду. Ведь разве не посредством речи узнают то, что говорится! Об этом скажем: сами по себе слова составляют часть сообщения. Кто хочет поймать рыбу — должен замочиться, кто хочет взять зверя — должен трястись верхом, нравится или нет. Посему высшей формой речи мы бы назвали отказ от речи, а высшей формой деятельности — деяние без актов. Поэтому то, чего стремится достичь слабый интеллект — лишь верхушки. Мелкий ум может достичь лишь поверхностного [знания]. По этой-то причине Бо-гун и принял смерть в Фаши.

Циский Хуань-гун собирал при дворе чжухоу, и при этом вэйский правитель опоздал. Тогда Хуань-гун, по совету с Гуань Чжуном, принял решение покарать Вэй. Когда он по окончании совета возвращался к себе, перед ним предстала одна из жен, родом из Вэй. Войдя в зал и дважды поклонившись, она стала умолять его не карать вэйского правителя за его проступок. "У меня нет никаких намерений в отношении Вэй, — сказал ей Хуань-гун. — Непонятно, почему вы решили просить за них?" "Когда вы выходили из зала совета, — пояснила жена, — шаг у вас был широкий, вид решительный, и мне сразу стало ясно, что готовится поход. Когда же, увидев меня, вы изменились в лице, я поняла, что вы собираетесь покарать Вэй". На следующий день, приняв утром прибывших ко двору, правитель пригласил к себе Гуань Чжуна. "Вы, господин, оставили свои намерения в отношении Вэй?" — с порога спросил Гуань Чжун. "Как вы догадались?" — воскликнул Хуань-гун в удивлении. "Сегодня утром, приветствуя прибывших ко двору, вы, господин, были отменно ласковы и учтивы, но при виде меня смутились, и мне стало ясно, в чем дело". "Отлично! — сказал Хуань-гун. — Пока вы, отец Чжун, следите за внешним, а моя жена — за внутренним, мне, несчастному, по крайней мере, не грозит превратиться в посмешище для чжухоу!"