Весны гонцы. Книга первая - [15]

— Миленько. Очень миленько. Ну вот. Это перманент? Да? Право, миленько!

Алёна, крепко взяв Глашу за плечи и заставляя смотреть себе в глаза, спросила в упор:

— Кошмарно? Да? Да?

— Ну, подожди! Что ты, в самом деле! Я говорю — миленько, — смущенно и сердито отбивалась Глаша. — Ну, подожди! — Вдруг она просияла и засыпала словами, не давая Алёне опомниться. — Сейчас всё переделаем! В перманенте я как-нибудь разбираюсь, у меня не первый год! Сейчас размочим и сделаем по-другому. Тебе, понимаешь, не идет закрытый лоб — лицо какое-то… — она надула щеки и закрыла рукой верхнюю часть лица, показывая, какое именно стало у Алёны лицо. — И потом ещё надставка — эти валики, и так рослая! Но ты не расстраивайся! Пойдем! Пойдем под кран!

Скоро Алёна сидела с Глашей за чаем и, слушая её болтовню, уплетала ту самую булку с колбасой, которая не лезла ей в горло два часа назад. Великолепные «валики» были размочены, расчёсаны, уложены «крупными волнами», и туго затянутый платок сжимал многострадальную Алёнину голову.

— Теперь у тебя вполне нормальная прическа. А раза два-три вымоешь голову, и волосы станут помягче, — говорила Глаша, довольная своей ролью спасительницы. — И насчет репетиций можешь не терзаться — мы всего один раз прошли сцену. Олег надумал в ЦПКиО. Ну, пошли, покатались на лодке, пообедали, посидели на пляже, выкупались, мороженого съели, устали как черти. Вот и всё… А я бы очень хотела, чтобы Олег поступил, — вдруг сказала она и задумалась.

Конкурс начинался в десять часов. Глаша с Алёной почти не спали ночь и встали очень рано.

Алёна со страхом развязала платок и взглянула на себя в зеркало. Волосы, по-прежнему разделённые посередине пробором и схваченные заколками возле ушей, лежали надо лбом не гладко, как прежде, а волнами, и сзади не висели, как конский хвост. Пожалуй, это было даже красиво. Однако удовлетворения Алёна, не ощущала, казалось даже, что было бы куда спокойнее со старой причёской.

— Только не расчёсывай! Не расчёсывай! — закричала вдруг Глаша, увидев гребёнку в руке Алёны, — У тебя ведь волосы невозможно густые — встанут дыбом, как грива у льва, кошмар! Ну-ка, что там передают по радио? Прибавь-ка громкости!

Шла передача о закончившемся конгрессе Международного союза студентов. Может быть, завтра и они станут членами этого союза — студентами, а может быть, и нет!

— Про нас это… или не про нас окажется? — шепотом спросила Алёна и зажала лицо в ладони.

— Очень уж ты беспокойная сегодня, — Глаша нахмурила светлые бровки.

В начале десятого девушки уже не могли усидеть в общежитии. Вышли на улицу, быстро поднялись на второй этаж и заглянули в приготовленную для экзамена аудиторию.

Аккуратно убранная, со свежевымытым полом сцена, где последний раз так неудачно прошла репетиция, посредине зала длинный — от стены до стены — стол, покрытый красным сукном, на нем большие букеты георгинов в широких фарфоровых вазах, позади стола ряды чинно выстроенных стульев — все это показалось Алёне необыкновенно торжественным. А главное — грозным. Ей отчетливо представилось, как завтра в списке принятых не окажется её фамилии. И она с такой силой представила этот воображаемый удар, как будто она в самом деле ощутила его. И всё вокруг, чем она так восхищалась и к чему уже привыкла, всё сразу стало чужим, недоступным, враждебным. Ох, бежать! Бежать от этих белых стен, мрамора, зеркал, скульптур, бежать! Как могла она думать, надеяться, мечтать! Ведь все поступавшие девушки лучше, талантливее, красивее её! Особенно Агния, Лиля и… Зина! И ничто уж тут не поможет, ни самое прекрасное платье, ни причёска! Ах, дурацкая причёска — не знаешь, как держать голову, как себя вести. Впрочем, теперь уже всё равно. Возвращаться домой — к матери, к отчиму? Чтоб все узнали о её провале? Митрофан Николаевич тоже? Нет. Только в свой настоящий, родной Крым. Алёна ухватилась за эту мысль как за спасение. Поступит там работать в типографию, а дальше видно будет. Главное — увидеть родные места, густо-синее небо, окунуться в Чёрное море, отогреться под горячим солнцем!

— Так что, по-твоему, и жить нельзя, если не поступишь?

Не слова привлекли Алёнино внимание, а голос — низкий и мягкий. Она повернулась и встретила открытый взгляд чуть раскосых чёрных глаз. Худое, скуластое, тёмное от загара лицо. Алёна видела не раз этого высокого широкоплечего парня и даже знала от Глаши, что это Александр Огнев — сибиряк, но разговаривать с ним не случалось.

— И вы тоже так думаете? — спросил её Александр, указав при этом на Зину, стоявшую между ним и Валерием.

Вступать в разговор, в котором участвовала Зина, Алёна не захотела, пожала плечами, ничего не ответила и отвернулась. Но слушала она не Глашу, болтавшую с Женей и Олегом, а Огнева.

— Ну, если скажут понимающие люди, что артист из меня плохонький, так зачем же и место занимать зря? Лучше буду дельным агрономом или учителем. А для души можно и в самодеятельности играть.

Алёна подумала, что никогда в жизни не выйдет на сцену, если не станет артисткой.

— Анна Григорьевна идет.

— Соколова!

Лицо её казалось красивым — так хороши были глаза и улыбка, открытая и заразительная. Соколова, не останавливаясь, ответила на приветствие и, легко поднявшись на ступеньки, вошла в институт.