Весной в последний раз споет жаворонок - [20]

Невысокий мужчина, на шее которого болтались сразу несколько фотоаппаратов, вертелся среди людей, выкрикивая:

— Фотографии на память большого формата! Групповые снимки из цепочки! Вы — звенья одной цепи! Вы были соратниками по борьбе! Снимки будут готовы через два часа в фотоателье по адресу Лангештрассе, пять! Тридцать процентов выручки поступают на счет Общества защиты окружающей среды! Фотографии большого формата! Групповые снимки из цепочки!

— Сколько это стоит? — поинтересовалась одна женщина.

— Шесть штук — тридцать марок. Двенадцать — пятьдесят.

— Как вам не стыдно, — возмутилась женщина, — за эти деньги я могу художнику портрет заказать!

— На благие цели, — отрывисто пролаял коротышка. — Тридцать процентов идет в фонд Общества защиты окружающей среды.

— Кто в это поверит? — хмыкнула женщина.

— А никто и не заставляет верить. Насильно никого не принуждают.

И снова закричал:

— Фотографии на память…

Бородатый мужчина сказал Гиллесу:

— Я из Союза балтийских курортов Шлезвиг-Хольштейма.

— Очень приятно, — ответил Гиллес.

Мужчина оказался разговорчивым.

— Неделя акций, — пояснил он. — В воскресенье священник служил мессу в летнем саду на курортной аллее — про защиту окружающей среды.

Гиллес кивнул.

— В течение года менеджеры туристических фирм не открывали рта. Боялись, что не будет отдыхающих. Сейчас мы информируем курортников и даже влияем на политиков.

— Каким образом?

— Эти цепочки транслируют по ТВ, — прокричал бородатый. — Не только у нас. Видите, здесь есть и другие команды. Пару месяцев назад такой же, как здесь, ковер из водорослей, только еще больших размеров, оказался у берегов Норвегии. Погибло множество рыб и тюленей. Теперь то же самое у нас.

Он сунул Гиллесу листовку и торжественно сказал:

— Пусть растут ярость и негодование народа из-за нерешительности федерального правительства в осуществлении экологической политики.

— Я понимаю.

— Если так пойдет и дальше, Силт пропал, — сказал мужчина. — И не только Силт, но и весь мир. В один прекрасный день, уверяю вас, господин. Так что это и к вам призыв.

— Конечно, — ответил Гиллес. Его собеседник потрусил к пляжу, где людская цепочка становилась все больше, и мужчина из вертолета объяснял, как правильно встать, чтобы не позже, чем через десять минут начать съемку.

Гиллес протиснулся через толпу и направился к вокзалу. Листовку он выбросил. На пешеходной части улицы перед кафе, ресторанчиками и кондитерскими магазинчиками сидели люди, ели свежие булочки и пили кофе. Из динамиков звучала музыка. Несколько пар танцевали.

Над высотным домом пролетел спортивный одномоторный самолет. За ним на тросе тянулся транспарант — реклама «Кампари». Женщина отвесила оплеуху сынишке за то, что тот уронил кусок сметанного пирога на ее цветастое платье. Мальчик громко заревел.

«Такой прекрасный день, как сегодня, такой прекрасный день не должен кончиться никогда!» — гремела песня из динамика над кафе, перед которым сидели только пожилые люди. Они выглядели счастливыми.

Наконец Гиллес добрался до вокзала. Здесь царила такая давка, что он едва протиснулся между киосками, торгующими газетами и почтовыми открытками. На многих открытках красовались тюлени. Их покупали пачками. Женщина перед ним показывала такую открытку сыну и громко прочитала, что на ней написано: «Тюлениха плывет по волнам и думает: „Где же мой любимый? Ведь совсем недавно я видела его здесь“».

— Наверно, он попал в глубокую заморозку, — зло сказал лысый мужчина позади Гиллеса — он тоже торопился на поезд.

— Что это за глубокая заморозка?

— А это в установке по уничтожению отходов.

Местный житель, подумал Гиллес. Он говорил на северном диалекте.

— Дважды в неделю падаль подвергают глубокой заморозке и отвозят в Киль для утилизации. Можете себе представить. В каждой машине по восемьсот-девятьсот штук. Нелюди.

Он закашлялся.

— Рыба она и есть рыба, разве не так? А тюлени… Тюлени — такие же люди, как ты и я.

Теперь продвинуться вперед было совсем невозможно. Перед входом на вокзал Гиллес остановился. В расписание включили много дополнительных поездов, но с наплывом народа справиться не удавалось. При входе на вокзал тоже был киоск. Супружеская пара купила три вида открыток с тюленями: плывущими, играющими, просто смотрящими своими глазами-пуговицами.

Женщина мечтательно сказала мужу:

— Папочка, посмотри, совсем как наша Сюзи.

— Кто это — Сюзи? — поинтересовался кто-то.

— Наша младшенькая.

Поезд был переполнен. Не нашлось ни одного свободного места, и Гиллес стоял в проходе. С дамбы он еще раз взглянул на Кайтум и дом Герхарда Ганца над мелководьем. Было душно. Гиллес открыл окно, ветер ударил ему в лицо, и он снова подумал о Линде.

В Алтоне простояли больше часа. На платформе сидели несколько пьяных и философствовали.

— Дружище, — говорил один, — в этом паршивом мире испокон веков больше убивают, чем занимаются сексом!

Подошел ночной поезд на Цюрих с четырьмя спальными вагонами. Гиллесу досталось купе. Он лег, хотел почитать газету, но тотчас же уснул. Ему снились чайки.

3

Меня зовут Филипп Гиллес.

Мне шестьдесят три года.

Если вы поедете по автобану Цюрих-Женева и, не доезжая Булле, небольшого городка рядом с Лак-де-ла-Грере, съедете с него на мощеную дорогу, ведущую на юг, мимо деревень Груйерес, Энней, Вилласзоусмонт, Альбеле и Монтовон, то окажетесь в горной долине среди массы поселков и хуторов. Это Шато-де-Оекс, Рейс-де-Энтхарт, из-за которого в Средние века бушевали распри между графами Грейерца и Берна, деревушки Розинир, Лес-Моулинс, Эль-Эриваз, Ружемон и одноименная с центром долины Шато-де-Оекс.