Весна после смерти - [2]

В часовню, в тишь, где холод, мрак, и вонь.

И желтый гроб с неплотно легшей крышкой,

Другой одёр – огромный конь везет.

И, вслед, безумный, видя, кличет: с Тишкой?

Покончил, сволочь, скверный свой живот!

И находящимся в гробах дарована жизнь

Белая-бледная-больничная лошадь везет тихо невзрачный, черного цвета ящик. В ящике мышь грызет, грызет угол – добыть света, поэту лежащему в ящике. Света… Кто же это сказал слово – слышали? Голый поэт недвижим, мертв. И уже проехали окна больничного большого зала, уже пора – сейчас…. Сходи же.

Как-то ты голый, весною, пойдешь,

Мимо английского сада и парка,

Желтый, небритый, колючий как, ёж.

Солнце-то светит, как ярко!..

Как ярко…

Кто это шепчет? И мышь испугал.

Мерзлый мертвец скажет ли слово?

Шумный ворон и галок кагал

Новость несет, привычную крову.

Эх, как свалил сторож безбровый…

Солнце все светит, как ярко…

Света…

Вноси же.

1913. Преображ. больн.

Часть вторая

О, кто мне скажет, что в моей крови?

И. Каневской.

Волос черный, жаркий –

Жгучая печать то

Пламени плотского.

И. Каневский.

Здесь человек лишь снится сам себе.

Песня

(Из повести: Последнее посещение)

 О нежном лице

   Ея,

 О камне в кольце

   Ея,

 О низком крыльце

   Ея,

 Песня моя.

О пепле волос твоих,

Об инее роз твоих,

О капельках слез твоих

 Мой стих.

 Желто лицо

   Мое.

 Без камня кольцо

   Мое.

 Пустынно крыльцо

   Мое.

 Но вдвоем,

 Ты и я,

 Товий и Лейя.

Наша песня печальна, как родина наша.

Наша чаша полна и отравлена чаша.

 Прикоснемся устами,

 И сожжем в ней уста мы,

  Ты и я,

  Товий – Лейя.

Но печальна не песня, а радость в глазах.

Но светлеет не радость – то снег в волосах.

Но пестреет не луг наш – могила в цветах

   Лицо ея.

   Кольцо ея.

   Крыльцо ея.

   Счастлив я.

1912.

Летаргия

Погиб – и дан ему покой

Лермонтов.

1. Свидание.

Пришла в последний раз, бледна,

Но рада как! – в движеньях скрытых.

Стоит – зачем? – почти одна,

Коснуться губ, волос небритых?

Кривится рот, усмешкой той.

Усмешкой! – будто он не мертвый.

Скользнул кинжал (иль нож простой)…

Какой здесь воздух тяжко спертый.

Нет… наклонилась, замерла,

И смотрит, смотрит. Да, недвижим.

Все ждут парения орла,

А он, он, ворон черный, – ближе.

О, крик… неясною чертой

Пришло и умерло движенье.

О, кто ты? каторжник? святой?

Ты жив, ответь? Ты – Воскресенье?

Ушла. Желтеет странный лик,

Чернеют волосы сурово.

Он мертв ли, жив, – он был велик,

Лишен и обречен, как ново!

1912.

2. Проводы.

Льет солнце лучи. Ворчливо ключи

Открыли часовню насилу.

Стучи не стучи, не пустят, молчи,

Лежи – еще рано в могилу.

Гнусавит дьячок – дадут пустячок,

И то еще слава те Боже.

Из гроба торчок: чернеет клочок.

Не прядь, а клочок, от того же!

Закрыли лицо и сняли кольцо,

И синего нету сапфира.

Разбито яйцо – и смертно лицо,

И черная сня́та порфира.

Но веки его дрожат отчего?

Рука шевельнулася влево…

Не надо всего… Берите его.

Прощайся, ты, бледная Ева!

Посыпан песком большой белый ком.

Недвижимый, длинный, весь белый.

Ну был дураком, летал мотыльком,

Кому теперь дело до тела?

Кладите, готов. Хорош новый кров?

Ну, двигайте в черную печку.

Потише, покров… Приятных вам снов!

Эй, барышня, га́сьте же свечку!

Весна после смерти

(Из повести: Последнее посещение.)

Здравствуй радостно, Ра. Ладан-Слава плывет

Облаками, и солнца лик светит, пресветлый.

Надо мной молодой попик песню поёт

Неразборчиво громко, от ризы весь светлый.

Только май начался. В деревнях деревца

Не цветут, а, сквозные, со светом струятся.

Надо мной хорошо. От тебя ни словца…

Позже быстрые речи твои заструятся.

Капли капнули: дождь. Панихида прошла,

Ты ушла – воздух ладанный легкий все пахнет

Час назад по тропе ты, потупясь, прошла

Всё не зная, что тело в земле мое чахнет.

1913.

Осенняя детская

Перед смертью комнату на солнце

Для меня найдут, перевезут меня.

Как святого – в белом бледном солнце

Будут видеть, проходя, меня.

Стану умирать я в прежней, чьей-то, детской,

В бедном зареве голандки горе греть.

И конец начнется. В окнах детской

Три огня зажгут – три дня гореть.

Мой траур

Иду – цветной веселый сквер

Уж издали благоухает.

И вот – гусарский офицер

Седой, нарядный, – отдыхает.

На лавочке сижу в тени

У плещущего вниз фонтана.

Шумит вода и чуть звенит…

Да, песенки про Калибана.

Вот возле звонко смех вскипел.

Бурлит, бежит ко мне задорно.

Веселье… Если б я умел,

Я веселился б так же: вздорно.

Но странный средь цветных фигур,

В руках держу я точно гробик,

Обернутый мной в креп Гонкур

Изящный и печальный томик.

1913.

Часть третья

Ночь

Нет масла в лампе – тушить огонь.

Сейчас подхватит нас черный конь…

Мрачнее пламя – и чадный дух…

Дыханьем душным тушу я вдруг.

Ах, конь нас черный куда-то мчит…

Копытом в сердце стучит, стучит!

1912.

Руина

Красный дом – красный дом – красный дом.

Это флюгер скрипит ржаво-рыжий.

И в ответ, да, в ответ – о, с трудом –

Вторит арфа Эола на крыше:

Красный дом… красный дом, красный дом.

Ведь весна! Да, весна, здесь весна –

Ручейки разлилися как речки,

И трава разноцветно росна.

Блеют – где? – по утрам две овечки:

Да, весна… да, весна, да, весна…

Красный дом. Красный дом. Красный дом.

Это дятел долбит по деревьям.

Флюгер с арфою вторят, с трудом.

И несется к весенним кочевьям:

Красный дом, красный дом, красный дом!

1912.

Слабые сарказмы

1. Сестра.

Их двое. Темный повечерья час.