Весна - [15]

– Гляди-ка, мужичье по домам собралось.

Тыниссон, и так уже ненавидевший немцев, не мог это стерпеть. Он схватил камень и, прежде чем кто-либо успел опомниться, запустил им в обидчика. Послышался удар, из трубки посыпались искры и пепел, а сама трубка отлетела далеко в сторону. Молодой барчук высоко взмахнул в воздухе хлыстом и бросился на Тыниссона, но тот, не двинувшись с места, схватил еще один камень и крикнул:

– Ну-ка, сунься!

Барчук остановился. В глазах его противника было сейчас столько решимости, что он невольно испугался.

– Я изобью тебя, как собаку! – крикнул немец.

– Попробуй только, сунься! – ответил Тыниссон.

Противники стояли некоторое время лицом к лицу и молча мерили друг друга глазами. Но когда «Германия» убедилась, что «Эстляндия» готова на все, она остановилась на полпути и отошла обратно в свой лагерь. Там началось обсуждение плана общей атаки с хлыстами. Почти все высказывались за нее, только сыновья пастора против. Наконец и они были вынуждены уступить большинству. Трубки свои, которые им теперь только мешали, барчуки вынули изо рта и, выколотив о каблук, сунули в карманы. Потом взмахнули в воздухе хлыстами, словно желая испробовать их прочность.

Теперь пора было и эстонскому лагерю готовиться к бою. Первым напомнил об этом своим друзьям Тоотс. Он жалел, что оставил дома свой «громобой»: будь это оружие сейчас при нем, он мог бы уложить всех врагов до единого. Чтобы как-нибудь помочь делу, Тоотс побежал в классную, пообещав накалить там докрасна кочергу и щипцы: ими потом можно будет жечь наступающих противников.

Самые смелые и крепкие ребята, такие, как Кярд, Туулик, Кезамаа, сгрудились вокруг Тыниссона и глядели на него в ожидании команды. Тот стоял, возвышаясь среди них, словно каменное изваяние, и смотрел в сторону неприятельского лагеря. Все остальные немного струсили и мысленно уже прикидывали, куда бы им скрыться в случае беды, но Тыниссон был далек от такой мысли. Он думал лишь об одном: пусть только нападут, уж я им покажу.

И они напали. Напали раньше, чем Тоотс успел вернуться со своей раскаленной кочергой и щипцами и занять место среди бойцов; напали, когда большая часть ребят еще не была подготовлена к бою. Да и вообще участвовать в битве решили не все – многие за это время успели уйти домой.

Первый удар хлыста пришелся Тыниссону по руке. Это было ужасно больно, на руке остался большой синий рубец. Но не таков был Тыниссон, чтоб оробеть. Невооруженной рукой он нанес ответный удар нападающему, да так ловко, что угодил ему прямо в нос. Удары обрушились и на соратников Тыниссона. Те, правда, в долгу не оставались, но долго ли повоюешь голыми руками против людей, вооруженных хлыстами. Кярда сильно ударили по лицу, кончик хлыста чуть было не задел ему глаз. А Ярвесте, могучий, как Голиаф, страшно медлительный мальчуган, получил такой жестокий удар по руке, что даже завопил от боли: «Ай, ай!».

Гораздо удачливее оказался Кезамаа – он вырвал оружие из рук противника, и тут спине врага пришлось отведать его собственного хлыста.

Больше всех пострадал Тыниссон. Ему пришлось труднее всего – он водился в гуще борьбы, выбирал себе самых сильных противников и ни на минуту не покидал поля боя. За первым ударом на него посыпались новые, и тот, кто на другой день взглянул бы на его затылок, руки и бедра, пришел бы в ужас – до того они были покрыты синяками. Но, удивительное дело, у него не вырвалось ни единой жалобы. Он дрался молча, сопя, и переносил боль, как настоящий герой.

Арно в этом сражении участия не принимал. Он стоял у дверей школы, весь бледный, испуганно следил за дракой. Но когда он заметил, что противники окружили Тыниссона и один из них готовится нанести ему удар по голове, Арно, сам не сознавая, что делает, схватил вдруг кол, лежавший возле забора, и, зажмурив глаза, ударил им самого свирепого врага Тыниссона.

Победа явно клонилась на сторону барчуков. Уже Тыниссон и его соратники были окружены со всех сторон. Уже Тыниссон не пытался и. глине нападать; заслонив глаза рукой, он съежился под градом вражеских ударов. Но как только это оказывалось возможным, он пытался отбиваться ногой.

Когда положение эстонцев стало уже совсем безнадежным, к ним вдруг подоспела помощь. Из школы выбежал Тоотс с раскаленными щипцами и кочергой в руках, крича на ходу истошным голосом:

– Вперед, кентукские ребята! Бей краснокожих!

Зрелище это было до того потрясающим, что победители опешили и начали отступать. А когда Тоотс побежал за ними и стал под самым носом у тех, кто не успел вовремя отступить, вертеть раскаленными «пушечными ядрами», как он сам окрестил свое оружие, – тут же барчуки обратились в повальное бегство. А Тоотс продолжал гнаться за ними с криком:

– Бей краснокожих!

Битва кончилась. Победил Тоотс. Победил, сам не получив ни единого удара. Тыниссон вытирал платком глаза; остальные поправляли на себе одежду и ощупывали покалеченные места: кто тер себе затылок, кто трогал бока, кто жалобно упрашивал товарищей поглядеть, что у него на лице, – очень уж больно жжет.

Вскоре на поле боя появился молодой пастор, с ним вместе вернулись и школьники с церковной мызы. Он видел конец сражения и как раз направился к приходской школе, когда его собственные ученики, удирая, чуть не сбили его с ног.