«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [29]

В другом месте Жискар описывал исключительно нелицеприятное и докучавшее полякам поведение заседателя Дьяконова: «Пожалуй, больше всех вредил скитальцам так называемый „заседатель" – Дьяконов. Провокатор по натуре, он старался всеми силами досадить ссыльным. Характер его проявился сразу после появления священников в Тунке. Он подначивал жителей, чтобы те отказывали священникам в дровах и жилье, подучивал жаловаться и вредить полякам. Поселил у себя варшавскую еврейку, и та выступала в роли провокаторши – старалась проникнуть в дома к священникам, предлагала помощь в пересылке писем на родину в обход цензуры (разумеется, такие письма прямым ходом попадали в руки чиновников). Плотников обнаружил это и сообщил начальству. Он не раз жаловался, что Дьяконов и мирская изба своими интригами мешают ему работать, что они являются причиной недоразумений – но его никто не слушал. […]

Противостояние не прекращалось. После каждого доноса Плотников становился на защиту ксендзов. А тех обвиняли в тяжких преступлениях: мол, пишут на родину в обход цензуры, учат детей, пропагандируют католицизм и т. д.» Происходящее в деревне Жискар описывает следующим образом: священники «были вне закона, оказывались жертвами произвола, постоянно терпели оскорбления и обиды».

Картина исключительно нелицеприятная, и если даже Жискар преувеличивает, нельзя не признать, что ссыльные действительно попали в сложное положение. Из анализа событий в Тунке известно, что труднее всего польским священником пришлось в самом начале, а также в период отъездов из деревни. Известны случаи, когда поляки сами портили отношения с местными жителями. Не обходилось без ссор, налицо были антипатия и враждебность, распространены физическое насилие и даже преступления, но случались также нормальные отношения и общение, без которых невозможны человеческое общежитие, торговля и т. д. Ярко проявились все последствия соприкосновения двух разных миров с их отличными друг от друга языками, ментальностью, культурой или ее отсутствием.

* * *

Жители Тунки хоть и привыкли к ссыльным, которые периодически и раньше – уже не одно десятилетие – появлялись в деревне, новых поселенцев, как уже говорилось, приняли недоверчиво и подозрительно. Дело в том, что еще до прибытия священников в деревню поговаривали, будто поляки режут, т. е. убивают. Как писали ксендз Матрась и Куляшиньский, слухи о поляках-людоедах распространял среди жителей сам Плотников – быть может, он говорил в шутку, иронически? Так что, желая обезопасить себя от непрошеных гостей – опасных «мятежников», некоторые крестьяне даже закладывали окна или разбирали печи во второй части дома, чтобы чиновники не могли заставить их принять поселенцев. Антипатия значительно усилилась летом 1866 года, когда до Тунки донеслись вести о вооруженном восстании польских каторжников на южном Байкале. Его эхо заставило местных жителей более пристально наблюдать за вновь прибывшими. Заметив, что некоторые из них что-то делают ночью возле одного из домов, где поселились поляки, жители даже по собственной инициативе организовали вооруженную группу с целью предотвращения преступных действий «мятежников». Лишь вмешавшийся капитан Плотников сумел разобраться и доказать, что поляки никакого бунта не замышляют.

Несмотря на это, местные жители не избавились от своих опасений, поскольку восстание на Байкале продолжалось, а в начале июля в район беспорядков был выслан тункинский казачий отряд. Царской армии приходили на помощь также местные жители, организуя отряды преследования из числа бурят и снабжая солдат продовольствием. Священники об этом знали, такого рода действия скрыть было невозможно. Немалое волнение вызвал также факт ареста мнимого «священника» Кароля Новаковского, бывшего заговорщика. Его выдал товарищ, Эдвард Вроньский, во время сражений на Байкале одним из первых попавший в плен. 1 сентября 1866 года в одиннадцать часов ночи Новаковского под стражей и в наручниках отвезли в Иркутск. В следственной тюрьме он встретил своего брата Вацлава, монаха, перевезенного туда из Усолья. Кароль скончался в иркутской тюрьме в апреле следующего года на руках брата, которого затем отправили в Тунку.

Подозрительность и преувеличенные опасения местных жителей относительно мятежников и преступников постепенно сходили на нет. Ведь живя под одной крышей с тункинцами, занимаясь сельским хозяйством и торговлей, некоторым священникам удавалось завязать более тесные отношения с крестьянами. Все это расширяло область взаимопонимания и доброжелательности. «[…] жители деревни Тунка, убедились, что людоеды поляки ведут себя тихо, спокойно и прилично, не пьют водку, не буйствуют по ночам, не воруют, не скандалят, не убивают, ни на кого не нападают, не грабят, как это принято у москалей, и не съели пока ни одного сибирского ребенка и ни одной женщины, а только сидят целыми днями по домам, молятся, читают книги и занимаются различными ремеслами, […] или трудятся в огороде, ловят рыбу удочкой или сетью в реках Иркут и Тунка, а то – охотятся на диких уток, зайцев, серн и т. д. – хорошо платят за любую вещь – и лишь тогда начали немного с нами сближаться».