Весна - [53]

– Тебе нравиться, как пахнет шампунь?

– Мне нравиться запах твоих волос.

Аня, отвернувшись, украдкой исследовала свою прядь. Волосы пахли шампунем, больше ничем. Но он определенно находил в них какой-то ещё аромат. Это смешило Аню.

Больше они не произносили слов, и это было как-то естественно. Усилий и объяснений не требовалось, что для Ани было непривычно.

Глинтвейн был готов. Ане достаточно было поднять глаза, чтобы он достал с вершины  буфета кувшин и подсвечник, оба черной, грубой керамики Грузии.

– Отнеси поднос, – сказала она и улыбнулась. Он улыбался в ответ, очень мягко, почти не заметно, но сильней, чем обычно. Он смотрел на неё с обожанием. Аня не могла это больше выносить. Не могла больше ждать.

Он вышел. На мгновение Аня вспомнила страхи, вспомнила, что так отталкивало её в нём. Страхи больше ничего не значили. Он никогда не был холодным и мрачным. Никогда не был чужим для Ани. Колени и бедра, волосы, грудь Ани принадлежали ему. И Аня хотела, чтобы он скорее обладал тем, что ему принадлежало.

Он поставил столик прямо перед кроватью. Но овал стола и овал зеркала по-прежнему отражали и повторяли друг друга. Она поискала место для толстой, витой свечи, уже водружённой в подсвечник. Какое-то время он искал вместе с ней. Потом указал ей на высокую подставку для цветов – маленький круг на длинной ножке. Она удивилась. Но он взял и переставил прямо под зеркало. Немного задержался. Слегка подвинул. Сперва это не показалось Ане правильным. Потом понравилось. Ей захотелось увидеть, будет ли свеча отражаться в зеркале, если смотреть с кровати.

Она нечаянно толкнула стол.

Покачнулся кувшин.

Накренился.

Он едва успел остановить его, но горячий глинтвейн пролился на край рубашки, на брюки.

Аня вскрикнула.

От неожиданности. Досады. Лёгкого испуга. 

Он улыбался. По-прежнему только уголками губ, но окончательно потеряв и следы восковой маски.

— Тебе больно?

— Нет... Немного горячо.

Аня расхохоталась. Сделала движение, будто собиралась всплеснуть руками. И обвила ими его шею. Он притянул её к себе. Их губы снова соединились. Во второй раз с момента их встречи, если не считать того, что Аня видела во сне. Теперь они с наслаждением изучали друг друга. Их языки искали вкус чужого нёба.

— Надо застирать брюки и рубашку, — сказала Аня, когда смогла оттолкнуться и взглянуть на него.

— Я как раз собирался принять душ, — ответил он, отстраняясь, подчинившись её движению.

Вывесил одежду на ручку двери и закрылся в ванной. Аня склонилась над тазом на кухне.

Она слушала море.

Спирит взглянул наверх. Капли чуть помедлили и упали ему на лицо. Покатились по его телу. Вместе с ними по его мышцам прокатилось слабое биенье, будто тело задышало сквозь кожу. Напряжение оставило Спирита. Он хотел её. Он знал, что его самое страстное желание, опрокинувшее его жизнь, осуществится. И он больше не боялся.

Со всеми – немногими – женщинами в жизни Спирита было одинаково. По какой-то причине они тянулись к нему. Наперекор бедности, пугающей странности, клейму болезни, которое он перестал скрывать. Его тянула к ним плоть. Хотя всегда коробили их манеры, выраженья лиц, слова, жесты, даже запах. Но тело, мучавшее Спирита в одиночестве, требовало их тел, требовало с ними слиться. Уступая, он обладал их телами, и приходили разочарование и отвращение.

Которых впервые в жизни Спирит безумно боялся. Все последние недели, когда выстроенный им Мир, опрокинулся и перевернулся вверх дном.

Малейшее её движение заставляло его трепетать от восторга. Любые слова её были прекрасны, пожелай она произносить глупость, ложь, сквернословие, обращенную к нему брань, Спирит слушал бы каждый звук, слетавший с её губ, как чистейшую ноту. Было ли у её лица какое-нибудь выражение? Или это были сотни, тысячи выражений, сменяемых ежесекундно, никогда не повторявших предыдущее, невозможных на одном лице. Или, напротив, что-то, запечатлённое в её лике, было вечно неизменным, с самого раннего детства знакомым Спириту, невероятно важным, должным открыть нечто, ещё неведомое, только ему предназначенное. Нечто, что и не могло иметь выражения.

И если б он попытался вообразить себе рай, не смог бы представить себе ничего другого, только запах её волос.

Ласкать её и обладать ею было неосуществимым, немыслимым. Это погубило бы его. Разрушило бы его жизнь. И стоило всей его жизни, ведь одно соприкосновение их рук, тяжесть её тела на плече, прядь русых волос, задевшая его щеку, один вид её губ, внезапно томительно захватывающих одна другую, давно волновали его больше, чем все увиденные сны.

Но разочарование и отвращение. Если бы они ждали его в конце. Как бывало всегда. Он бы не вынес. Он бы наложил на себя руки. Лучше было никогда не обладать ею.

Он был рад, что она не осталась у него позавчера. Он вязал платье, видя её перед собой, каждым движением словно прикасаясь к ней и даря тысячи объятий и ласк, желая навсегда превратиться в нити, что охватят её. Но – страшился реальных прикосновений. И боялся сегодняшнего дня. Хотя уже не мог, даже в мыслях, отказаться от неё. Но боязнь его была глупостью. Вязкой паутинкой, которую смыли первые струи воды.