Весна чаще, чем раз в году - [13]

Я тряхнула головой.

Старшина между тем распоряжался нами вовсю.

— Помещу я вас у Василины. Обедать пойдете на заставу: старший лейтенант в курсе. Эй, Василе! — зычно позвал у окошка.

Рама скрипнула, и распаренное лицо дородной женщины выглянуло, будто красная луна над лесом.

— Чего тебе?

— Сын капитана приехал. Юрия Ивановича. Возьми на квартиру.

Женщина ахнула, сморщилась, и слезы в три ручья хлынули по не успевшим остыть щекам.

— Биг мий, биг мий?.. — запричитала она.

— Что же ты так хлопца встречаешь? — сказал смутившийся старшина. — Чай, он на родину приехал!

Василина поспешно отерла слезы, виновато улыбнулась и исчезла в оконном проеме.

Спустя минуту между нею и старшиной возникла громкоголосая перебранка. Правда, уже во внутреннем дворике — таком тесном, что и нам четверым, казалось, едва хватало места, а между тем земля там была обильно посыпано овечьими кизяками, высохшими коровьими лепешками, и густой запах добротного скотного двора витал в воздухе.

Василина требовала, чтоб мы ели и пили только у нее, а старшина тянул к себе на заставу.

Мы покорно ждали, пока решится наша участь, и все-таки пошли на заставу.

11

Застава и горах — мир совершенно отдельный от всего оставшегося внизу человечества. Не только люди чувствуют себя единой семьей, но и дикие звери, гнездящиеся поблизости птицы — все невольно очеловечивается и входит и орбиту особого, почти родственного внимания робинзонов в зеленых фуражках.

Я поняла это довольно скоро и не чувствовала себя чужой. Никто на нас не глазел и не изумлялся нашему присутствию на заставе. На мои вопросы, самые нелепые, пограничники отвечали тактично.

Увидев на дверях спальни надпись: «Тише, твой товарищ спит», я было засмеялась:

— Но ведь уже утро!

— Они вернулись из наряда, — ответили мне.

Саша Олень — это был он — приоткрыл дверь, и на темноты послышалось мерное, согласное дыхание нескольких здоровых носоглоток. А я просто не знала еще, что такое наряд.

У пограничных ребят взгляд прямой и неназойливый. Они тонко подмечают смешные стороны в человеке: его неумелость или напыщенность. Но охотно и дружелюбно отзываются на всякое открытое слово.

Наверно, им было бы интересно порасспросить нас о том огромном мире, от которого они были уже два года оторваны. Но получалось наоборот: расспрашивали мы, а они отвечали.

Начальник заставы, старший лейтенант, не достигший еще тридцати лет, широколобый и поэтому слегка похожий на насупленного бычка — так он наклонял короткую шею и, казалось, готов был ринуться в бой, — принял нас без излишних церемоний, одновременно по-деловому и запросто. Он был все время занят; помощник его куда-то отлучился с заставы — куда, он нам, конечно, не объяснял, — и вся лавина мелких дел, звонков, распоряжений обрушивалась на него одного. Тем более, что старшину Брусянкова он постарался высвободить на этот день.

Он сразу провел нас в красный уголок — комнату большую и светлую, уже никак не напоминавшую казарму. В каморке начальника заставы стояли довоенного образца табуреты, и стол был застлан сукном, и маленький сейф крашен темно-зеленой казенной краской, а в красном уголке — пластиковые гнутые креслица, и от ветра взлетали к потолку яркие ситцевые шторы.

Старший лейтенант пододвинул к нам альбом с историей заставы и, стоя, заглядывал через плечо. Там были снимки солдат в маскировочных халатах, с собаками и без собак, на лыжах, в летнем обмундировании, общий вид заставы и, наконец, фотография Лёниного отца в траурной рамке.

На этой странице мы остановились и дальше перелистывать не стали.

У Лёниного отца губы были сжаты, щеки худые, брови темные и прямые, но черты таили усмешку. Она пробивалась в выражении глаз: он разглядывал нас, может быть, еще пытливее, чем мы его. Ведь он уже ничего не смог бы изменить, даже если б очень захотел, если б что-то ему активно не понравилось в нас. Так же как и ни одного слова одобрения не могло сорваться с его губ.

Он только смотрел в упор, вложив в силу своего взгляда всю радость и тревогу от запоздалой встречи с сыном.

Я очнулась от Лёниного голоса.

— Здесь написано, — сказал он, — что отец погиб в результате несчастного случая. Разве это была не перестрелка на границе? В него не стреляли?

— Нет, — ответил старший лейтенант. — Лошадь капитана испугалась встречной машины, прыгнула в сторону и сорвалась с откоса. И скатились-то они всего несколько метров, но ведь горы, камень…

Мне показалось, что Лёнька по-мальчишески уязвлен такими обыденными обстоятельствами. У всех у нас с детства складывается особое, романтическое представление о заставе, где обязательны поимки, погони и разоблачения. И уж, разумеется, пограничные лошади не могут пугаться встречных машин!

— Это ехали туристы, новички в горах, — объяснял старший лейтенант даже с некоторой строгостью, потому что в глубине души он, наверно, обиделся, тоже по-молодому, за заставу и за своего предшественника. — Крутой поворот, включили сразу полный свет, это не по правилам. И сами так перетрусили, что даже из машины не вышли: сидели и сигналили вовсю, пока с заставы не прибежали… Так, старшина? — адресовался он к вошедшему Бруснякову.