Весло - [2]

Им был Стивенс, потому что последний из рода Холстонов умер в конце прошлого века, а Луи, на труп которого Стивенс отправился взглянуть за восемь миль по июльской жаре, был не в счет, поскольку он, когда был еще жив, даже не знал, что он из рода Гренье. Он даже не мог четко произнести имя Лонни Гриннап, которым нарек себя сам. Его знал весь округ. Сирота, как и Стивенс, он был среднего роста, возраста где-то между тридцатью и сорока, с лицом, если приглядеться повнимательнее, тонким, всегда приветливым и спокойным, с пушком мягких золотистых волос на нежном, не знавшем бритвы подбородке и с ясными, кроткими глазами. Говорили, что он слегка «чокнутый», хотя если он и был «чокнутым», то самую малость, и потерял от этого не очень много, а как раз то, что и следовало потерять. Он жил в лачуге (год — там, другой — где-нибудь еще), которую соорудил собственными руками из старого брезента, отходов досок и кусков жести из-под бидонов для масла. Жил он в ней вместе с глухонемым сиротой, которого лет десять назад подобрал где-то на улице, одевал его, кормил и поил, воспитывал, но так и не смог дотянуть в умственном развитии даже до собственного уровня.

Хибарка, перемет и ивовая верша, по существу, находились почти в центре тех тысячи с чем-то акров земли, которыми некогда владели его предки. Но он этого не знал.

Стивенс был уверен, что Лонни Гриннапу никогда не могла прийти в голову мысль о том, что один человек имеет право владеть таким количеством земли, которая принадлежит, как он говорил, «всем людям на радость и пользу». Сам он, например, на своих тридцати или сорока квадратных футах земли, где стояла его хибарка и проходил участок реки, куда он закидывал свой перемет, всегда держал дверь лачуги гостеприимно распахнутой для всех, в любое время дня и ночи, безразлично, находился ли он сам в это время дома или нет, и каждый мог пользоваться всей его утварью, питаться его продуктами, если они там были.

Иногда он мог, подперев дверь колом, чтобы в хижину ненароком не забрались в поисках пищи дикие звери, со своим глухонемым воспитанником внезапно, без всякого предупреждения или приглашения явиться в чей-нибудь дом и жить там неделями и месяцами, неприхотливый и непритязательный славный малый, всегда веселый и всем довольный, ни перед кем не заискивающий, готовый спать в любом месте, куда бы его ни положили, — в сарае, на сеновале, в доме на кровати или на полу; глухонемой же спал на веранде или прямо на земле во дворе, лишь бы ему было слышно дыхание того, кто был для него отцом и братом, — единственный звук, который он различал на расстоянии, причем безошибочно.

x x x

Стоял ясный день. Дали затянулись синей дымкой. За широкой равниной, там, где шоссе сворачивало и шло вдоль русла реки, Стивенс увидел магазин. Обычно он пустовал, но сейчас возле него виднелись сбившиеся в кучу легковые автомобили с откидным верхом, оседланные лошади и мулы, фургоны, владельцев которых он знал по именам. Они тоже знали его, из года в год голосовали за него и называли просто по имени, несмотря на то, что совсем не понимали его, точно так же как не понимали смысла и значения висевшего на его часовой цепочке маленького золотого ключика с тремя вычеканенными на нем греческими буквами «пси», «каппа», «бета»— символа старейшей всемирной студенческой корпорации.

Оказывается, покойник лежал не в магазине, а на расположенной неподалеку мельнице, перед распахнутой дверью которой чистые воскресные комбинезоны, белые рубашки, обнаженные головы и обожженные солнцем шеи, окантованные тонкой белой полосой бритые ради субботы затылки сгрудились молчаливой плотной массой. Они раздвинулись, чтобы пропустить его. Внутри стояли стол и три стула, на которых сидели два свидетеля и следователь.

Стивенс обратил внимание на мужчину лет сорока, державшего в руке чистый рюкзак из грубой мешковины, сложенный так, что он походил на книгу, и юношу, на лице которого были заметны следы усталости и какого-то безграничного удивления.

Лонни Гриннап, укрытый стеганым одеялом, лежал на низенькой платформе, к которой была привернута болтами небольшая мельничная установка. Стивенс пересек комнату, поднял уголок одеяла, взглянул в лицо утопленника, опустил одеяло и повернулся, собираясь возвратиться назад в город, но вдруг передумал. Он двинулся сквозь толпу выстроившихся вдоль стены мужчин со шляпами в руках, слушавших внимательно показания свидетеля — молодого парня, рассказывавшего усталым, неуверенным голосом о том, как было дело. Стивенс понаблюдал, как следователь подписал свидетельство о смерти Лонни — случайной смерти, как он сунул авторучку в карман, и в эту минуту понял, что в город не поедет.

— Кажется, все, — сказал следователь и глянул на распахнутую дверь. — Все в порядке, Айк. Можете его забрать теперь.

Стивенс вместе с другими отодвинулся в сторону и подождал, пока четверо мужчин не подошли к мертвому телу.

— Айк, это вы будете его хоронить? — спросил он. Старший из четверых взглянул на Стивенса вопросительно.

— Да. Он держал у Митчела в лавке деньги на свои похороны.

— Значит, ты, Поусе, Метью и Джим Блейк? — спросил Стивенс.