Вещий сон Петьки Кукина - [2]

Как Артем изловчился поймать огромного карпа, для всех деревенских осталось загадкой: старик был худ, горбат, немощен. Артем потом рассказывал, что прицепил леску к носу лодки, и карп на привязи таскал его в разных направлениях целый час, пока "окаянная, оглашенная тварь" (как вполне любовно после всех мытарств с поимкой окрестил старик свою добычу) не выбилась из сил. Тогда с трудом дед подобрал леску и на буксире потянул карпа на отмель правее причала деревенской пристани. С какими-то зеваками и матросом Васькой они выволокли-выкатили по песчаной косе все еще сопро-тивлявшегося, будто был он зверем, а не рыбой, карпа на берег.

Ах, что это была за рыба! Петька ни разу в жизни не видел такой сверхъестественной, громоздко-огромной рыбины. Когда он прибежал на причал, по скопищу народа предположив, что нашли утопленника или, может, случился пожар, исполинский карп еще вздрагивал огненными плавниками, вздымал круглые перламутровые жаберные крышки, как будто в воде продолжал вдувать в себя рыбьими мехами вкусный целительный кислород. Петька, запыхавшись, продравшись сквозь толпу, вперил в зеркальную чешую рыбины взгляд и враз застыл, будто какая-то немыслимая сила прибила его к дощатому причалу гвоздями, а как только он сосредоточеннее, в полный охват разглядел карпа, то и совсем задохнулся. Пегькины внутренности будто бы перевернулись, перекрутились кишочки, а душа предобморочно, как в страшном сне, оледенела. Карп лежал до того красивый и огромный, даже какой-то ужасный в своей огромности, что мальчишеские глаза закруглились прозрачными фарами, точно взаправду увидели на причале человека-утопленника.

Большой, прозеленевший медным ржавым пятаком карпиный глаз вылупился под безжалостным полуденным солнцем и глядел на чуждый ему мир с каким-то стеклянным неинтересом, словно от усталости, гордой беспомощности все вокруг стало совершенно безразлично этому великану рыбьего царства.

Карп умирал. Умирал не долго, но спокойно. Он не обращал внимания на восторги окруживших его людей, восхищенно рассматривавших крутые бока, королевские цветастые бордовые плавники, лишь тяжелее, тяжелее поднимались жаберные, подернутые белым налетом смерти пильчатые перепонки, и временами трепещущая судорога проносилась по телу к хвосту.

Старый Артем молодым петухом скакал около рыбы, дубасил по бедрам перепачканными липкой слизью руками и покрякивал треснутым тенорком что-то нечленораздельное, что выражало радость, изумление, испуг от невероятно как свершившегося события - поимки фантастической рыбы. Все вместе звонко перемешалось в бестолковых восклицаниях едиными, торжествующими полоумными выкриками.

Глядя на пляшущего Артема и на поверженную, брошенную на шершавые доски причала рыбину, бабы и мужики изумленно таращились мигающими глазками, причмокивали губами, покачивали кепками-косынками в знак того, что, "кажись, не перевелась рыба в речке". Вспоминали молодость. "Ну и ну! Кил пятнадцать с гаком потянет!" Карпа никто не пытался взвесить, никому не приходило это в голову, да и какой толк знать точный вес чудища! Достаточно стрельнуть по нему взором, чтобы заробеть от небывалой, камнеподобной головы и размаха широченной лопасти хвоста...

Петька смотрел на рыбу, и ему явственно казалось, что перед смертью карп глядит прямо в него желтым глазом, словно протягивая только к нему невидимую тонкую ниточку беспомощного, страдающего, мудрого взпяда. Карп как бы говорил молчаливым взором: "Что, горе-рыболов? Узрел, какой я?! Можешь натаскать сотню плотвиц, две сотни, сложить вместе и все одно не получишь моего подобия. Вы, людишки, пялитесь на меня, потому что вас слишком много, а я такой один. Я бесценен!.."

Все это Петька придумал, возможно, гораздо позже, уже потом по-полувзрослому размышляя над печальной судьбой карпа. А тогда он просто стоял как вкопанный, колошматящееся сердце немело глупым счастьем, что он увидел такую большую, великолепную рыбу, а в глазах светилось мальчишеское торжество за чужой рыбацкий успех. Такую же радость Петька Кукин испытал бы, наверное, если бы приснилось, что он стал обладателем быстроходного буряковского катера, а когда проснулся, вдруг и впрямь оказался бы его хозяином.

Артемов карп скоро превратился в легенду. Замышляя рыбалить, подготавливая закидушки, поминали добрым хвалебным словом карпа мужики и мальчишки. Каждый думал, что и ему когда-нибудь здорово, как Артему, повезет. Петьке на память от карпа остались найденные на свалке в бурьяне, в рыбьих обглодках, для взрослых - безделушки, а для любого деревенского пацана - бесценные сокровища: круглая чешуя размером с розетку под варенье и острое, изогнутое саблей карпиное ребро. Петька, доставая из металлической коробки свои реликвии, пристально разглядывал каждую, острой рыбьей костью корябал крышку письменного стола, затем подсчитывал число колец на побелевшей от времени чешуе, восхищался прожитыми летами рыбы и снова прятал драгоценные вещицы в жестянку из-под чая, где хранились крючки и всякие рыбацкие мелочи.

Потом Петька начинал подготовку к большой, настоящей рыбалке. Он пробовал на прочность привезенную отцом толстую леску, пытался разогнуть пальцами кованые острожалые крючки; и когда, как ни напрягайся, леска не обрывалась, крючки не гнулись, Петька удовлетворенно улыбался, клал обратно в стол рыбацкие причиндалы. Несколько зимних вечеров он пропотел над изготовлением донных грузил. Выдолбил в кирпиче овальные лунки и заливал туда расплавленный свинец. Отливки выходили на руки горячими, подернутыми от огня матовым узором. Они приятно обжигали ладони, а когда Петька стал обтачивать их в чулане напильником, то они волшебно заблестели, засияли, словно пытались напомнить праздничной внешностью, для чего предназначались. Петька представлял, как тянет леску с сопротивляющейся тяжестью и, подвязав к лодке, катается на карпе. Разъезжать вдоль по реке на гигантской рыбе казалось высшим шиком, верхом восторженных мальчишеских желаний.