Весенняя пора - [47]

Когда Егордан с Никиткой вышли после чая из юрты, чужой вол стоял, приподняв дрожащую переднюю ногу. То ли наступил он на что-нибудь острое, то ли сухожилие растянул, то ли раздавил свой нарост на колене, когда поскользнулся. Но, как бы там ни было, он охромел, и теперь копыто едва касалось земли. Тяжело хлопали толстые веки его огромных глаз, он сопел и сердито тряс головой.

Чужой вол…

Никитка очень боялся идти к Семенову. Но делать было нечего, нужно же сообщить хозяину о случившемся несчастье. И он побрел обратно по той же дороге, по которой только что шли они с отцом, мирно и весело разговаривая. Как они были счастливы тогда! А сейчас Никитка шел, утирая слезы.

В белой бескрайней мгле далеко-далеко, где-то на широкой пойме Талбы, виднелось что-то черное — то ли человек на быке, то ли бездомная собака, а может, и ворон. Отсюда не определишь. Вглядываясь и стараясь отгадать, что же это там такое, мальчик отвлекся от своих печальных мыслей и немного успокоился. Но все же сердце у него ныло, будто сдавленное обручем, который то отпустит, то опять прижмет. Ведь охромел чужой вол, большой, черный, с длинными, широко раскинутыми рогами.

Никитка вошел в просторный зимник Семенова и остановился в дверях. Хозяева с гостями пили чай. Сам Павел Семенов, круглолицый коротыш с быстрыми глазками и черными редкими усиками, что-то бойко рассказывал. Его жена Анастасия, дородная красавица с густыми подвижными бровями, изредка важно вставляла слова.

К великой радости мальчика, самого страшного члена семьи Семеновых — матери хозяина, старухи Мавры, — не оказалось дома.

Долго никто не обращал внимания на парнишку, стоящего в дверях. Наконец Павел мельком посмотрел на него и сказал жене:

— Налей мальчику чаю. А вола-то привел? — снова обернулся он к Никитке.

Настал критический момент. Никитка почему-то вдруг сорвал с головы заячью старую шапчонку и крепко прижался к двери.

— Что это с Лягляровым внуком?.. Ты чего пятишься? Чего нос повесил? Вола-то, спрашиваю, привел?

— Ну, конечно, привел. А за каким же, ты думаешь, великим делом он сюда явился? — ясным голосом пропела Анастасия. — Иди, парень, чай пить!

— Не привел я вола, — буркнул Никитка, готовясь к побегу.

— Съел, что ли, ты его в пути?

— У него нога заболела…

— Ну?!

Сбиваясь и путаясь, Никитка начал рассказывать о том, как захромал вол. Павел перестал смеяться, он все время беспокойно оглядывался, и голос у него сразу стал твердым:

— Значит, когда приехали домой, он не хромал?

— Нет…

— А когда вышли из юрты, он уже охромел?

— Да.

— А у твоего быка все ноги здоровые?

— Все…

— Что это ты, парень, врешь! Кто же этому поверит? И не стыдно тебе! Как это может быть, чтобы скотина спокойно стояла и вдруг захромала! Видно, слишком много навалили сена, он и надорвался. Вот и все!

— Нет, он сам…

С Никиткой всегда так: когда возводят на него напраслину или не верят ему, язык у него словно отнимается.

Анастасия говорила очень спокойно, разумно и последовательно о том, что вот до сих пор бог их миловал — не знавались они с сыном поганого Лягляра, а нынче не к добру связались с ним. Ведь нечем ему будет заплатить за такого большого вола.

— Да, — подтвердили гости, — за такого большого, как ваш черный, Лягляры уплатить не смогут.

— Вот беда! — сокрушался Павел, обводя присутствующих беспокойным взглядом. — Чем теперь эта собака мне заплатит? С него и шкуры не сдерешь. А? Ты чего пятишься, щенок?! — закричал он вдруг на Никиту. — Небось не пятился, когда колотил князева внука?!

— Васю?! — ужаснулись гости. — Васю? Так это просто разбойник растет!

— Скажи своему болвану отцу: сколько дней простоит вол без работы, столько дней он мне и отработает. А ежели вол сдохнет или так и останется хромым, я уж тогда с ним особо поговорю, через князя!

Чашка, налитая для Никитки, стояла на столе, маня его узором из золотых листьев. На тарелке лежали вкусные оладьи…

Мальчик бесшумно шмыгнул во двор и побежал по льду Талбы домой.

Много прошло тревожных дней и ночей, много было положено труда на лечение больного животного. Лягляры и не упомнят, сколько раз поднимались они с тяжелыми ведрами по крутому берегу Талбы, чтобы напоить вола, К его больному колену прикладывали горячие припарки, кормили его самым лучшим сеном. А вол все хромал.

Изредка наезжал Павел Семенов. Вот и сегодня не заглянув в юрту, он прошел прямо к больному волу.

— Здравствуй, Павел, — стараясь улыбнуться, произнес взволнованный Егордан.

Семенов не ответил на приветствие, лишь на ходу осведомился:

— Как вол?

— Будто получше ему, — поспешно заверил Егордан.

— «Будто»! — передразнил его Павел.

Он важно стоял около своего вола, скрестив на груди руки и выставив ногу вперед. Ляглярины следили за выражением его лица и с трепетом ждали, что он скажет, но Павел резко повернулся всем корпусом и направился к изгороди.

— Что будем делать, Павел? — решился спросить его Егордан.

Павел пролез между жердями изгороди, обернулся, поставив ногу на нижнюю слегу, ухватился рукой в цветастой замшевой рукавице за верхнюю слегу и заорал:

— Что делать?! Съешь!

Потом он ловко вскочил на коня и уехал.