Весенняя пора - [222]

— Я и правда малограмотный, это все знают! — кричал инспектору Никита, чувствуя одобрение и поддержку в улыбках и взглядах исполкомовцев. — Когда меня назначали, всем было известно, что я не профессор! Мне учиться помешали враги, в том числе и бывший белый офицер Силин, который и наговорил инспектору против меня… Я не дрался с учениками, а…

— Понятно! Садись, — оборвал его Афанас Матвеев и обратился к инспектору: — А ты знаешь, что этот парень всю войну красным бойцом был, а Силин — бывший бандитский офицер?

— Этого я не знаю, — проговорил инспектор, густо краснея. — Но это к делу не относится, Главное, что он сам-то еле грамотный…

— Еле грамотный! — едва ли не передразнил его Сюбялиров, потянув себя за ус. — Мы все еле грамотные или совсем неграмотные. Власть раньше была не наша, вот нас и не учили. А сейчас наша власть, и учатся уже наши люди. И Никита будет учиться. — Он неторопливо встал и, протянув руку с дымящейся трубкой в сторону инспектора, добавил: — А тебе, молодой товарищ, следует хорошо знать, у кого ты ночуешь, чей табак куришь и чьи слова слушаешь. Это всегда относится к делу. И не спеши снимать людей, это тебе не рукавицы. А то поснимаешь у нас всех еле грамотных красных людей и поставишь всех сильно грамотных беляков.

— Подумаешь, грамотные! Собаки!.. — победоносно бормотал Никита, выезжая после заседания исполкома на Талбинский тракт и мысленно обращаясь ко всем буржуям и бандитам. — А что, разве мы не можем выучиться? Погодите, скоро в сто раз грамотнее вашего брата будем…

— А ведь молодой учитель одолел и Силина и городского инспектора, — говорили в наслеге.

…После двух белобандитских нашествий телеграфную линию удалось пока восстановить только от Якутска до центра улуса. А дальше к Охотску торчали лишь пеньки от срубленных бандитами телеграфных столбов. Поэтому во всех особо экстренных случаях из улуса в наслег приходилось посылать нарочных. И вот однажды вечером в лютый январский мороз на взмыленном коне прискакал в Талбу покрытый инеем верховой. Он привез с собой весть о постигшем всю страну небывалом горе: умер Владимир Ильич Ленин.

В письме, которое доставил нарочный, секретарь улусной парторганизации Егор Сюбялиров и предулисполкома Афанас Матвеев поручали Никите сделать для жителей наслега доклад о Ленине, о великом друге и учителе Владимире Ильиче. Пусть Никита не отчаивается, говорилось в письме, пусть люди поймут, что, хоть и ушел от них мудрый вождь и отец, остались в рядах борцов славные его сыновья и что тяжесть утраты можно возместить лишь согласием, дружбой и геройством всех советских людей, бесконечной преданностью народа ленинской партии.

До сих пор все доклады, беседы и речи, с которыми приходилось выступать Никите в наслеге, были связаны только с радостными событиями и победами. Но как он скажет народу, что не стало Ленина, неужели сможет он обрушить на своих земляков весть о таком страшном несчастье? Нет, не хватит у него сил, разрыдается он при первых же словах…

— Я докладывать об этом не буду, — глухо заявил Никита, не поднимая склоненной на грудь головы.

— Но ведь тебе поручили… — начал было Гавриш.

— Не буду я такое докладывать!.. — Голос у Никиты дрогнул.

— Может, тогда вы возьметесь докладывать? — обратился Гавриш к случившемуся тут Силину, который до сих пор никакого участия в делах наслега не принимал.

— Могу, конечно, и я, — неожиданно согласился Силин после некоторого раздумья. Потом метнул в сторону Никиты насмешливый взгляд и, солидно крякнув, добавил: — Если, конечно, гражданин Ляглярин  н а  э т о т  р а з  почему-либо отказывается.

— Да, вы можете, — с нескрываемой ненавистью выпалил Никита. — Н а  э т о т  р а з  вы охотно возьметесь!.. — И он уже выскочил было из избы, но в дверях, как нарочно, столкнулся с Павлом Семеновым и другими мужиками.

— Эй, погоди! Правда, что… — Стрекозьи глаза Павла были возбуждены любопытством и смотрели на Никиту нагло-испытующе и вместе с тем злорадно.

— А ты обрадовался? — прошипел Никита, подойдя вплотную к Павлу и уставившись в его стрекозьи глаза.

— Что? Кто? Вы слышите? — завертелся Павел. — Я жаловаться буду!

— Вижу, что доволен! У, гад! — Никита цепкими руками схватил оторопевшего Павла за грудь и стал трясти его изо всех сил. — Обрадовался!..

В это время вышел Силин.

— Силин, видишь, бьет!.. Я в суд подам!..

— Подай! Судись! Вы, бандиты, все рады нашему горю! — задыхался Никита. — Всех бы вас…

Остановившийся на минуту Силин только причмокнул губами и прошел дальше. А Никита оттолкнул Павла к стене и убежал к себе, обогнав все еще чмокающего и качающего головой Силина.

— Никита! Говорят, Ленин… — начал было Алексей жалобным голосом.

— Молчи!.. — сказал Никита. — Молчи, слышишь…

Он повалился на койку, обернул голову полушубком и беззвучно заплакал.

Все самое сокровенное и самое светлое в его жизни было связано с Лениным. Бесстрашно кидались в атаку красные воины, потому что имя его несли на своих знаменах, потому что образ его несли в своих сердцах. С именем Ленина на устах бесстрашно погибли русский Кукушкин, якуты Трынкин и Мончуков, украинец Тарапата. «Ленин!» — с восторгом кричали люди, проникаясь радостной решимостью на митингах. «Ленин!» — шептал человек, попав в самое тяжкое, казалось бы, безвыходное положение: замерзая в суровой тайге, умирая от жажды и голода, придавленный тяжелым горем или людской несправедливостью, И от одного этого слова появлялись сила в мускулах, ясность в голове и отвага в груди.