Весёлый третий - [3]

— Как же это у тебя? Разве я рассказываю про босоножку и про скрипочку, которая чуть больше ложки?

Тут Нина Дмитриевна сделала им замечание. Вера подождала немного, а потом продолжала:

— Конечно, это не ты рассказывал про босоножку и про скрипочку. Поэтому ты хотел сказать, что у тебя от меня голова болит, понимаешь? У тебя от меня. А сказал «у тебя от меня». Наоборот.

— Как же наоборот? Хотел «у тебя от меня», и сказал «у тебя от меня», разве это наоборот?

— Конечно. Ведь не у тебя от меня… нет, как раз у тебя. Подожди, это ты меня запутал. — Вера оглянулась на Нину Дмитриевну. — Раз болит у тебя, то ты должен сказать: «У меня от тебя». Понял?

— Здравствуйте! Сама напутала. И перестань, а то и правда боловная голь.

Вера фыркнула на весь класс и раскатилась смехом. Нина Дмитриевна сердито постучала карандашом.

— Пересядь на последнюю парту, — сказала Вере.

— Это не я, Нина Дмитриевна. Это Чижов сказал «боловная голь».

— Пересядь, Чижов. Что это такое?

— Нет, Нина Дмитриевна! — закричала Вера. — За что же Чижова? Это я. Он просто сказал: «боловная голь», а засмеялась я. Нечаянно.

— Боловная голь! — обрадовался Гиндин. Он сразу бросил свою ручку и повернулся к Шурику. — Чего это «голь?»

Шурик сидел красный и скорее хотел пересесть на последнюю парту, чтобы его не видели, но Вера схватила его за рукав и не пустила.

— Это не он, Нина Дмитриевна. Он только сказал «боловная голь» — значит, головная боль. Ну голова болит. Он просто волновался и перепутал.

— Отчего же он волновался? — спросила Нина Дмитриевна.

— Ну… просто так, наверно.

— И голова у него болит просто так?

— Да, — ответил Шурик тихо.

— Нет, голова от меня — сказала Вера. — Я лучше пересяду! Она собрала свой портфель, но тут как раз прозвенел звонок.

А урок был последний.

— Вот как хорошо, — сказала Вера. — Всем еще собираться, а я уже готова. Давай я тебе помогу, а то ты опять что-нибудь забудешь.

Вообще-то Вера хорошая, добрая девочка, только вот говоруха. Нет, пожалуйста, пусть говорит. Говорить всегда интересно. Просто зачем же на уроках? Другие все-таки на переменах больше всего разговаривают. Может, она как-то наоборот устроена? Тогда разве она виновата?

Шурик думал об этом, пока шел из школы. Потом мимо проехал парень на мотоцикле, и Шурик стал думать про этот мотоцикл. Велосипед хорошо, а мотоцикл еще лучше, потому что педали не крутить. Сиди себе просто так, ничего не делай… и будешь ехать, ехать… Сначала по улицам, потом по полям и лесам, по долинам и по взгорьям, потому что выедешь за город. Потом по болотам. Тут Шурик опомнился. Нет, по болотам не пойдет. По болотам что-нибудь другое надо. Тут Шурика догнал Гошка Сковородкин, и они пошли вместе.

А дома опять вспомнилась Вера, и сразу все как-то стало понятно. Ничего в ней такого нет. Ученица самая обыкновенная. Вся причина в том, что урок-то сорок пять минут, а перемена — десять. Вот если бы наоборот было — другое дело. Урок бы всего десять минут, а перемена сорок пять. Конечно, она говорила бы на перемене. Сорок пять минут разговаривать! Тогда, ясно, десять минут и помолчать можно. Ну и вообще, до чего бы хорошо было! И почему это так не сделают?

5

Дежурные остались убирать класс.

— Эй, моя щетка самая главная, — объявил Шурик. — Из девятого «А». Вот на ней метка.

— А у меня из десятого! — крикнул Гошка и ткнул Шурика черенком в грудь. Начался бой.

— Хватит вам! — закричала Вера.

Потом щетки превратились в копья и летали по всему классу. Когда сшибли глобус со шкафа, Гошка сказал:

— Все. Давайте подметать.

Щетка все время застревала под партами, громыхала, а выметала только середину. По краям и в углах оставался сор.

— Что ты все на коленках ползаешь? — спросил Шурик.

— Да бумажки выковыриваю. У меня щетка совсем не метет.

И правда, Гошка вытащил целую кучу бумажек и стал их зачем-то ворошить. Девочки торопили, а он все копался, а потом вдруг зажал какую-то записку в руке. Шурик увидел, как рыжие Гошкины брови дрогнули и столкнулись друг с другом у переносья. После этого Шурик выскочил за Гошкой из класса и спросил тихо:

— Что?

Сковородкин потащил Шурика в угол, за раздевалку. В углу было темно, но все равно разобрали: «Шпион шпионил…» Дальше оторвано. А ниже: «Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару…» После этого полторы строчки густо зачеркнуты. Гошка вцепился в записку. Красные ресницы его дрожали.

— Видал? «Шпион шпионил. Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару».

Строчки запрыгали в Гошкиных руках, он прижал их чернильным пальцем. Дальше удалось прочесть: «Шум школы… Шепелявый шепот Шмелевой». А в конце непонятное слово «Шамба-бамба».

— Какой Шмелевой? Ольки? — спросил Шурик.

Гошкины глаза светились, как у филина. Когда он навел их на Шурика, Чижову стало как-то не по себе.

— Конечно. Кто же еще Шмелева?

Сковородкин был весь красный, на носу у него, прямо на веснушки, сели капельки пота.

— Записка тайная, понял? — шептал он прямо в лицо Шурику. — Она, Шмелева, потеряла. От шпиона, который шпионил.

Шурику тоже стало жарко.

— Стой ты, — сказал он. — Не божет мыть. (Значит, «не может быть».) Шмелева — трусиха.

— Притворяется, — прошептал Гошка над ухом. — Шпионы всегда притворяются.