Весёлый Роман - [57]

Или скажи Николаю, когда он привязал к багажнику коробку с яйцами и посадил Лену на заднее седло, что это Лена будет его женой, что у них скоро родится дочка Маринка, что он перестанет ездить сначала на кроссовом, а потом и на дорожном мотоцикле, Николай ответил бы, что он интересуется только научной фантастикой, а сказок не любит. Но Маринке уже два с половиной года, а Николай переменился так, что стал совсем другим человеком. И сегодня уезжает. Надолго. В Ялту. С женой. С Леной.

Первый раз я заметил, что с ним что-то не так с месяц назад. Мы возвращались из клуба. Пешком. Я перебирал двигатель, а Николай в те дни уже не ездил на мотоцикле. Но я как-то не придавал этому значения.

Киев — гористый город. Чуть ли не на каждой улице то подъем, то спуск. Мы шли в гору через парк. И вдруг Николай сказал недовольно:

— Ну что ты все бегаешь? Мы ж прогуляться собирались, а не бегать наперегонки.

Я оглянулся на Николая. Он задыхался, лицо у него как-то посерело и покрылось мелкими капельками пота.

— Что с тобой?

— Да ничего, — отмахнулся Николай. — Нездоровится немного.

И вот теперь ему нужно в Ялту. Врачи установили, что у него туберкулез. Я вообще считал, что эта болезнь уже ликвидирована в нашей стране, да и читал где-то, что туберкулез теперь совершенно не страшен, что есть новые антибиотики, которые его в два счета ликвидируют. Все это я выложил Николаю.

Николай в ответ грустно усмехнулся и сказал, что если ему не поможет Ялта, то в дальнейшем он будет лечиться только у меня.

Родители Лены, как только услышали о туберкулезе, сразу же уехали с внучкой Маринкой в Ессентуки. Может, это и правильно — забрать ребенка, чтоб не заразился. И все-таки…

Я сносил в такси чемоданы, и одна штука показалась мне очень странной. Ну, как бы это объяснить… Николай не старался мне помочь. Он просто стоял и смотрел. Нет, мне не нужна была его помощь. Но если такой человек, как Николай, стоит и смотрит, как его товарищ тащит и укладывает в багажник такси чемоданы, значит, этому человеку очень плохо. Значит, с ним произошло что-то такое, от чего он стал совсем другим.

Николай словно понял мои мысли:

— Так сколько кирпичей ты туда всунул?

— Полный чемодан, — ответил я.

Это он вспомнил, как мы однажды Вилю в колхоз провожали. На сельскохозяйственные работы. Виля взял с собой громадный пустой чемодан, заявив, что к возвращению этот чемодан будет наполнен окороками, домашними колбасами и прочими привлекательными предметами. Я заговорил Виле зубы, отвел его к пивному ларьку, а Николай успел наполнить чемодан кирпичами. Попотел же Николай, пока дотащил этот чемодан до поезда — ведь нужно было делать вид, что там совершенно пусто. Но зато, когда Виля в последний раз сказал «Салют, ребята!» и хотел, подхватив свой сундук, изящно вспрыгнуть на подножку отъезжающего вагона, оказалось, что он не может оторвать чемодан от перрона. Ну и лицо у него было! Мы его еле впихнули в поезд. Вместе с кирпичами.

Я не мог придумать, как мне поговорить с Леной наедине. Она выглядела очень испуганной и растерянной, но это вызывало во мне не сочувствие, а брезгливое какое-то желание встряхнуть ее и сказать; «Да держись же как человек. Ведь от твоей перепуганной рожи у него сердце обрывается». И все-таки я должен был с ней поговорить. И я это сделал.

— Пойдем, — сказал я, — там нужно еще одну штуку взять.

Удивленная Лена пошла со мной к парадному, а Николай, казалось, пропустил мои слова мимо ушей.

— Вот что, — сказал я, удерживая ее в парадном. — Вот что… Я-то уверен, что все это быстро кончится. — Лена посмотрела на меня, как на сумасшедшего. — Николая скоро вылечат. Я говорил с братом, а он, ты знаешь, профессор. Так он говорит, что это все чепуха… Но все-таки, мало ли что бывает. Ну, может, помощь какая-нибудь понадобится. Так ты напиши, мы тут сделаем все, что нужно. Я даже приехать могу. Что стоит на мотоцикле. День — и в Ялте. Ты мой адрес знаешь?

— Нет, — сказала Лена. — Я не помню.

— Николай помнит. Но на всякий случай, куда его тебе записать? Чтоб ты не потеряла?

— Я не потеряю, — рассеянно сказала Лена. — Ты даже не записывай. Ты мне просто скажи, и я запомню. Я хорошо запоминаю цифры. У меня есть такой мнемонический способ. Нужно связать цифру с каким-нибудь событием. Ну, например… какой у тебя номер дома?

— Семьдесят четыре.

— Семьдесят четыре, — повторила Лена. — В семьдесят четыре года умерла моя бабушка. Вот я и запомнила. А квартира?

— Семьдесят семь.

— Две семерки. Две недели. Я запомню, что должна тебе написать через две недели. Будем надеяться… — Она не закончила.

«Что значит — надеяться?» — подумал я. Мама говорит: «Надія є добре снідання, та лиха вечеря».[13] Нужно лечиться, а не надеяться. Но Лене я ничего не сказал.

Как непохожа она была на ту девушку, которую мы с Николаем встретили когда-то на Крещатике, на девушку, которую Николай увез на мотоцикле вместе с коробкой гастрономовских яиц. Как она изменилась! И как все мы изменились!

Через две недели я письма не получил. Я получил его больше чем через месяц. И это было даже не письмо, а записка на бумаге в клеточку из ученической тетради, карандашом.