Веселые ваши друзья - [8]

Шрифт
Интервал

Смеяться-то смеемся, но смех этот — отражение нашей гордости за героя, который во всех случаях остается простым и скромным человеком и в то же время — большим любителем пошутить. Обо всем он рассказывает тоном армейского балагура. И никакой не подвиг у него получается, а так, «совсем небольшой, пустяковый случай, как я однажды на фронте засыпался».

Петю часто сравнивают с этаким красноармейским Иванушкой-дурачком. Сравнение поддерживает и сам автор: однажды он тоже высказался в таком духе. Однако такое сравнение мало помогает раскрыть существо этого образа, а значит, и существо рассказа.

Да, конечно, и в самом Петином повествовании, и в юморе рассказчика очень много от фольклора, от народного сказа.

Да, конечно, и сам Петя — человек из народа, и, случись такая необходимость, Иванушку-дурачка сыграл бы он превосходно.

Да, конечно, он парень с хитринкой и в глубине души понимает всю важность сделанного им. (Хотя по скромности своей, и тут он вполне искренен, все равно не считает себя героем.)

Но в самом главном, что делает этот рассказ дорогим и неповторимым для читателя, Петя Трофимов не похож на героя сказочного. Ведь сказочному герою победа обеспечена, предопределена условиями сказочной игры, читателю остается угадать, как он победит.

У чешского художника и писателя Йожефа Лады (он прославился как иллюстратор «Бравого солдата Швейка») есть сказка про ленивого Гонзу, которому было предсказано, что он убьет дракона. Так ему лень было для этого даже с печи слезать. Но предсказание есть предсказание — все равно он убил дракона! Подвели ему этого беднягу прямо к печке, Гонза стукнул дракона чем-то тяжелым — и убил…

Так и Иванушка-дурачок: сколько бы ни возникало на его пути препятствий, сколько бы ни случалось у него неудач, рано или поздно он получит все, что ему захочется.

Подвиг же Пети Трофимова сопряжен не с условно-сказочным, а с реальным риском. И хотя при внимательном чтении «Пакета» можно уже в самом начале понять, что герой жив останется — иначе не рассказывал бы нам этого и тем более не заведовал бы совхозом имени Буденного, — мы как-то сразу об этом забываем и читаем рассказ, готовые к самой жестокой развязке. Слишком не похоже на сказку то, что выпало на Петину долю; слишком много видим мы в рассказе сугубо реальных примет того времени…

И не случайно, я думаю, Юлиус Фучик, этот бесстрашный чешский коммунист и писатель, назвал «Пакет» «одним из самых значительных вкладов в чешскую детскую литературу».

Да, именно в чешскую. Фучик не оговорился. Потому что и чешских ребят рассказ этот учит величайшему мужеству и скромности, умению даже в самые тяжкие минуты не терять ни присутствия духа, ни чувства юмора.

Есть такое дело!

На первый взгляд, по своему языку Петя Трофимов напоминает героев антимещанских рассказов Михаила Зощенко, которые (то есть рассказы!) были необычайно популярны в 20-е годы. В самом деле, в Петиной речи смешались и грубоватые просторечные словечки («башка», «засыпался», «мать честная», «сукин сын»), и газетные выражения («героический момент», «точка зрения»), и, наконец, подслушанные, малопонятные для него слова вроде некстати примененного им «гоголь-моголя», который привел в ярость белого офицера.

Однако у Зощенко, мастерски использовавшего эту, как говорил К. И. Чуковский, «речевую нескладицу», речь идет о людях, примазывающихся к революции, дабы урвать для себя побольше. А у Пантелеева в центре рассказа — бесстрашный красный боец, который, несмотря на свою малограмотность и эту самую «речевую нескладицу», в любую минуту готов пожертвовать для революции жизнью.

Вот он сидит на скамеечке и сапог снимает с ноги, на которой натер мозоли. Как вдруг — посыльный из штаба. «— Трофимов! — кричит. — Живее! До штаба! Товарищ Заварухин требует».

Даже не надев снятого сапога, помчался Петя на одной ноге в штаб. Про мозоли свои и не вспомнил.

А комиссар Заварухин пакет ему протягивает. «— Вот, говорит, — получай! Бери коня и скачи до Луганска, в штаб Конной армии. Передашь сей пакет лично товарищу Буденному.

— Есть, — говорю. — Передам. Лично.

— Но знай, Трофимов, — говорит товарищ Заварухин, — что дело у нас невеселое, гиблое дело… Слева Шкуро теснит, справа — Мамонтов, а спереду Улагай напирает. Опасное твое поручение. На верную смерть я тебя посылаю.

— Что ж, — говорю. — Есть такое дело! Заметано.

— Возможно, — говорит, — что хватит тебя белогвардейская пуля, а то и живого возьмут. Так ты смотри, ведь в пакете тут важнейшие оперативные сводки.

— Есть, — говорю. — Не отдам пакета. Сгорю вместе с ним».

Вот эта спокойная твердость, вроде бы неожиданная для армейского балагура, и придает главную силу и самому герою и рассказу о нем.

Впрочем, Петин язык не только нескладный. Он и очень выразительный, и по-настоящему остроумный. Судя по манере его рассказа, Петя уже сам по себе человек незаурядный.

Вспомним, как описывает он внезапный приезд белого генерала в штаб, где Петю должны допрашивать (в авторском комментарии к «Пакету» сказано, что писатель имел в виду казачьего атамана Мамонтова).

«Вскочили тут все. Побледнели. И мой — белобрысый этот — тоже вскочил и побледнел, как покойник.


Еще от автора Сергей Иванович Сивоконь
Юрий Сотник и его герои

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.